Соседкой по квартире была бабушка, вдова священника Одигитриевского собора по фамилии Никольская. Она с дочерью занимала одну комнату, окнами во двор, а моя тетя Надя с младшей сестрой Лизой — две комнаты, одна из которых была проходной, а окна — на улицу Свободы. К сожалению, забыл имя, отчество попадьи.
Однажды на кухне она стала вспоминать, как до революции на базаре все приглашали ее к себе, а кое-кто отказывался брать деньги. «А сейчас», — она горестно махнула рукой. Дочь Вероника обняла ее: «Успокойся, мама». Чтобы отвлечь бабушку, я спросил, как называлась наша улица.
— Ямская, — ответила она, — а потом стала Карандашвили. А этот грузин был здесь лишь проездом. Выступил на митинге и уехал в Читу.
Он явно не нравился ей, она нарочно перевирала фамилию на Карандашвили и Календаришвили. Когда дочь поправляла ее, она говорила:
— Как этого Швили ни назови, все равно суть одна — бандит, проходимец.
— Ма-ма! Не забывайся.
— Что ма-ма? Разве не так? Этот Календаришвили был анархистом, эсэром, стал большевиком. А на деле бандит с большой дороги, на которой и погиб…
— А как назывались улицы Свободы и Шмидта? — я решил сменить тему.
— Не было никакой Свободы и Шмидта! Это место каждой весной заливала Селенга. Вода подступала прямо к Верхнеудинску. (Она не признавала нового названия — Улан-Удэ). Пока не насыпали дамбу, здесь была свалка, сюда свозили навоз, мусор, а река уносила все к Байкалу. Крайней у реки была Большая Набережная, сейчас Смолина, а вдоль Уды была и осталась просто Набережная. По центру шла улица Большая, ныне Ленина. За ней, вместо нынешней Сталина, — Лосевская (сейчас Коммунистическая. — В.Б.) Далее — Спасская, она выводила к Спасской церкви возле переправы через Уду, и Мокрослободская — ныне Балтахинова. А поперек, от Одигитриевского собора, параллельно реке Уде шла улица Соборная. Потом ее переименовали в Почтамтскую и Первомайскую. (Ныне Линховоина). На Соборной мы и жили, — вздохнула она. — Двухэтажный дом с каменным низом и сейчас стоит там. Далее — Мещанская, ныне Банзарова. За ней к рынку вела Сенная, ныне Свердлова. Троицкая, ныне Куйбышева. За ней — Гостиная, ныне Кирова. За Ямской — Луговая, сейчас Советская, Закалтусная — Профсоюзная…
Перечисляя старые названия улиц, она успокоилась, словно вернувшись в прошлое, когда все знали и уважали ее. Она назвала и Одигитриевский собор, Спасскую, Троицкую церкви и деревянную церковь Вознесения за Удой.
— Летом 1890 года в наш собор пришел Чехов. Он поставил свечку в честь Одигитрии-путеводительницы, за удачный путь, и поехал на Сахалин. Антон Павлович был высокий мужчина. Как же он обрадовал нас, написав «Верхнеудинск — миленький городок».
Бабушка Никольская сказала, что через Селенгу переправлялись на пароме-самолете. Название самолет появилось в 1856 году в Иркутске за полвека до аэропланов. Инженер Либгарт соединил плашкоут длинным тросом с якорем на дне Ангары. Быстрое течение реки давило на руль, двигая плашкоут от одного берега к другому. И его стали называть самолетом. В начале 1860 годов отставной поручик корпуса путей сообщения Август Паув соорудил через Селенгу на въезде в Верхнеудинск с запада такой же самолет, прослуживший более семидесяти лет. Именно на нем Чехов въехал в Верхнеудинск. Август Паув был отцом архитектора Николая Паува, который построил много домов Верхнеудинска и триумфальную арку в честь цесаревича Николая, прибывшего в июне 1891 года, через год после Чехова.
— С переправой через Уду было сложнее, — продолжала рассказ Никольская. — Уда меньше Селенги, но такая уросливая. В 1935-м наводнение прорвало боны лесного склада, бревна запрудили фермы моста через Уду. Бурное течение смыло пятнадцать домов на Набережной. Вода вплотную подступила к Спасской церкви, Одигитриевскому собору. Пришлось взорвать мост. Новый построили перед войной, но весной сорок первого года его снес ледоход. Из-за войны мост построили лишь в сорок четвертом. В 1935 году Селенга поднялась так, что от нашего дома, у Одигитрия, на рынок плыли на лодках, пересекая продольные улицы. После того построили дамбу. Тут-то и появились улицы Свободы и Шмидта…
После той беседы бывшая попадья стала лучше относиться ко мне и даже приглашала к себе. На стене висела большая фотография с видами города и надписью «Приветъ изъ Верхнеудинска». Икона с лампадкой стояла в углу. У бабушки оказалась неплохая библиотека. Я прочитал рассказы о животных Сетона Томпсона, «Дикие люди», «Похождения факира» Всеволода Иванова, не входящие в школьную программу. Ее дочь Вероника иногда пела под гитару старинные романсы. Игра и пение удивили меня. Время от времени она гадала на картах. Тетя Надя и Лиза пользовались ее услугами. Где и кем работала она, не знаю. Хорошо образованная, начитанная, тетя Вера прилично одевалась и, несмотря на относительную молодость, выглядела как типичная дама из прошлого века.
В 1918 году, когда Верхнеудинск заняли белочехи, ей было лет семь, но она запомнила, как они ходили по городу, а некоторые ставили свечи в церквях. Два старших брата Вероники, видимо, ушли с белыми. Жизнь с пожилой мамой обрекла ее на одиночество. Наряды, украшения было негде демонстрировать.
После окончания МГУ в 1955 г. ко мне в театре оперы и балета подошла дама в пышной шляпке, с кружевами на платье, китайским веером из слоновой кости: «Не вы ли тот Вова, который жил на Каландаришвили?». Я догадался, что это Вероника. Она представила меня своему супругу. Он был хорошо одет, на ногах бурки. Спросив о ее маме, узнал, что она умерла. Я сказал, что у меня о ней добрая память: «Она помогла мне ощутить благородную старину нашего города».
