Бесконечную дорогу через западную и центральную Сибирь Чехов назвал «самой безобразной во всем свете», и сравнил путешествие с тяжелой затяжной болезнью. В Томске он купил тарантас за 130 рублей. Ехал в нем с тремя попутчиками. Они были стеснены в деньгах. Чехов взял их из сочувствия. Позже один из них прислал Чехову 52 рубля на Сахалин. Другие не удосужились. Ясно, что попутчики были не в радость. Одно дело ехать одному, и совсем другое тесниться в повозке вчетвером. Однако Чехов наблюдал жизнь сибиряков, любовался природой.
После Красноярска стали появляться редкие для Чехова восторженные строки: «Енисей могучий, неистовый богатырь». «Какая же полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега!». 4 июня Чехов прибыл в столицу Восточной Сибири. «Иркутск превосходный город, совсем интеллигентный. Театр, музей, городской сад с музыкой». Через неделю Чехов выехал к Байкалу по правому берегу Ангары. «Берега живописные. Горы и горы. Погода чудная. Мне было так хорошо, что и описать нельзя». «От Байкала начинается сибирская поэзия, до Байкала же была проза». Листвянка показалась Чехову поразительно похожей на Ялту.
Опоздав на пассажирский пароход, спутники сели на грузовой. На нем кони вставали на дыбы, лягали друг друга, чуть не поломав перила, и пароход стал похож на разбойничий корабль. «На Байкале видел такие глубины, что мороз по коже». «Прогулка по Байкалу вышла чудная, во веки веков не забуду».
Доплыв до Клюевки, спутники пешком прошли до станции Мысовой, сели в тарантас и после Тимлюя выехали к Селенге. «Селенга — сплошная красота, а в Забайкалье я находил все, что хотел: и Кавказ, и долину Псла, и Звенигородский уезд, и Дон. Днем скачешь по Кавказу, ночью по Донской степи, а утром очнешься от дремоты, глядь, уже Полтавская губерния».
Мне так приятно читать это о реке, на которой я вырос. Будь у меня машина времени, увидел бы Чехова, едущего мимо дома, где я жил в детстве!
В пути он заметил, как русские сибиряки становились более скуластыми, раскосыми. У купцов из Кяхты, Сабашниковых, Собенниковых, Кандинских, проглядывала забайкальская кровь, смешанная с монгольской. А у бурят стала чувствоваться примесь русской крови. 14 июня на пароме перед Верхнеудинском Чехов увидел бурятку в длиннополом дэгэле. Сидя верхом на коне, она смотрела на мутную бурную воду, куря трубку, отделанную серебром.
В ее облике проглядывало нечто Кандинское. Лицо, нос правильной формы. Необычны украшения с кисточками на шапке, бусы из кораллов, сережки. Чехов начал деликатно обходить ее по кругу. Как степная кобылица жеребца, она почуяла внимание русского с бородкой, но не смотрела на него. Паромщик предупредил, чтобы он не приближался к коню, тот может лягнуть или укусить. Чехов вспомнил, как на пароходе через Байкал бесились кони, и не стал подходить близко. Более того, ему показалось, что всадница может хлестнуть его плетью.
Паромщик шепнул, что бурятка часто ездит в город, понимает по-русски, но вряд ли станет говорить, уж больно горделива. Антон Павлович хотел услышать бурятскую речь и попросил его спросить, не продаст ли она свою трубку. Узнав о просьбе, она усмехнулась и ответила на родном языке словами, которые паромщик перевел так: «Трубка — подарок, она не может продать ее». Речь показалась необычной, но мягкой. Только тут она удостоила Чехова легкой полуулыбкой. Когда паром причалил к берегу, она хлестнула коня и умчалась в гору.
В Верхнеудинске Антон Павлович зашел на почту, двухэтажное здание которой и сейчас стоит у гостиницы «Бурятия». Отправив телеграммы, он спустился по Большой улице, пообедал в Гостиных рядах, прошел к Одигитриевскому собору, самому высокому красивому зданию. Поставив свечку и перекрестившись, он вышел на берег Уды, удивился, что она гораздо светлее Селенги. После той прогулки Чехов написал: «Верхнеудинск миленький городок»…
Узнав бурят не понаслышке, Чехов поражался их трудолюбию, умению держать в узде полудиких степных коней. Вспомнив бурятку, в которой увидел нечто Кандинское, он подумал, что если одеть ее в европейское платье, подучить грамоте, она могла бы украсить самое изысканное общество. Кстати, Чехов не мог не знать о враче Василии Кандинском. Его труд «О псевдогаллюцинациях» и открытие синдрома психического автоматизма, ныне известное как синдром Кандинского, изучал студент-медик Чехов.
В 1889 году взяв академический отпуск по состоянию здоровья, Василий Кандинский поехал на Север изучать бытовое право коми-зырян. Написав и опубликовав отчет о поездке, он не стал юристом. В вологодских избах, как он признался, «живопись обступила меня, и я вошел в нее». О, эти русские интеллигенты! Работают, учатся, живут тихо-мирно и вдруг, ни с того, ни с сего, один направляется в кругосветное плавание на фрегате «Паллада», как Иван Гончаров, другой — в путешествие на Сахалин. Чехов ехал с кровохарканьем, а Кандинский решил поправить пошатнувшееся здоровье не в Крыму, а в тундре. В итоге бросил юриспруденцию и влюбился в живопись, ставшую «законной женой». А позже Василий Кандинский стал основоположником абстракционизма.
Невольно вспоминаются странные строки Чехова: «Если великий русский язык сотрет с лица земли бурятский или чухонский, будет ли от этого порча последних?». Позже он развил эту мысль: «Быть может, мы выведем лучшую человеческую породу». Видимо, Антон Павлович считал, что буряты и чухонцы вместе с русскими примут участие в «выведении лучшей породы».
На Сахалине Чехов познакомился с иеромонахом Ираклием, по национальности бурятом. В землетрясении 11-12 января 1862 года на берегу Байкала ушла под воду Цаганская степь, утонули все его сородичи-буряты. Оставшись один, он подумал: «Раз бурятские тенгри не спасли семью, стану молиться русскому Богу. Если он спасет, крещусь». После спасения он поехал в Посольский монастырь на берегу Байкала, принял крещение и стал монахом. Способности и «подвиги самоизнурения» Ираклия так поразили игумена монастыря, что в восьмидесятых годах он удостоил его звания иеромонаха и послал на Амур миссионером. Позже его направили на Сахалин крестить орочей, нивхов, гиляков (нанайцев), доводить до них слово Христово. Из-за недостатка священников он стал вести службу для поселенцев и каторжных, строил новые церкви на севере полуострова, строил и освящал школы, изучал английский язык.
Чехов плыл с иеромонахом Ираклием на пароходе «Байкал» до Владивостока, а оттуда на «Петербурге» через Цейлон и Суэцкий канал в Одессу. Антон Павлович удивлялся живости речи, тонкому юмору и шуткам иеромонаха. Позже он бывал у Чехова в Москве, вместе с ним хлопотал о помощи школьникам Сахалина, писал письма из Иерусалима и Нового Афона. Образ добродушного, смешливого дьякона в повести «Дуэль», написанной после Сахалина, навеян отцом Ираклием. Он был без бороды, с едва заметными, как у многих бурят, усиками. И дьякон в «Дуэли» был безбородым и с такими же усами.
Чем больше я узнавал о прошлом Верхнеудинска, тем больше проникался уважением к городу, который до Чехова проезжали протопоп Аввакум, ссыльные декабристы и их жены. Княгиня Мария Волконская ночевала в доме купца Баснина на улице Мещанской (ныне Банзарова), 22. Там же останавливалась Полина Гебль, ехавшая к жениху Ивану Анненкову. Это в одном квартале от улицы Соборной, ставшей Первомайской, где жил я. Позже Верхнеудинск проезжали будущий адмирал Макаров, цесаревич Николай, полковник Генштаба России, будущий президент Финляндии Маннергейм, Сергей Лазо, Нестор Каландаришвили. Вот почему, увидев, как герой фильма «Прохиндиада» в исполнении Калягина, в недоумении останавливается перед дорожным знаком «Улан-Удэ», я обиделся за родной город, явившийся прохиндею в странном кошмарном сне. Побывав на острове, Чехов написал, что в нем все «просахалинено» и им овладело «умопомешательство Mania Sachalinosa». Но до того Антон Павлович полюбил Байкал и явно «обайкалился».
