Но, имея разрешение, вел приемы на дому, а по ночам писал воспоминания, благо жизненных впечатлений у него накопилось предостаточно. Род Танских издавна состоял в родстве с Яновскими, давшими отечеству великого Н.В.Гоголя. Возможно поэтому доктор обладал хорошим литературным слогом.
Упомянутый рассказ автобиографичен, на что указывает и слово «быль» в подзаголовке. Итак, глубокой январской ночью 1928 года дежурный персонал Верхнеудинской областной больницы был разбужен внезапным звонком. Выбежавшие санитары увидели у подъезда обоз из трех саней-розвальней. От усталых лошадей валил пар. Рядом в морозном лунном свете топтались два возчика, облаченные в громоздкие яманьи дохи, овчинные шапки, унты и рукавицы.
Выяснилось, что обоз пять дней назад вышел из села где-то возле монгольской границы. Одного из возчиков в пути свалила «лихоманка», товарищи не стали оставлять его в попутной деревне, надеясь как-нибудь довезти до города.
Бредящего человека занесли в приемный покой, дежуривший в ту ночь молодой врач осмотрел его. Градусник показал за сорок. Пульс — пугающе слабый. Впрыснули камфару. Больной неразборчиво бормотал, явно прося пить. Врач велел дать несколько столовых ложек портвейна, приготовить горячий кофе. От возчиков узнал, что привезли шкуры и пушнину, преимущественно — тарбагана. Все это он отметил в приемном журнале. Диагноз однозначен: двухстороннее крупозное воспаление легких, об этом говорил и частый удушливый кашель с обильной кровяной мокротой…
Дальнейшее отражено М.В.Танским, кроме рассказа «Тревожные переживания», еще и в автобиографических воспоминаниях «Кое о чем из своей жизни». В рассказе он вывел себя под именем Михаила Петровича Гродекова, пожилого многоопытного врача, изменил и фамилии некоторых своих коллег, в остальном же достоверность описанного несомненна.
Итак, в 9 часов утра всегда точный заведующий терапевтическим отделением М.В.Танский прибыл на службу. Ему доложили, что ночью в отделение поступил трудный больной.
С первого же взгляда доктор понял, что случай безнадежный. Настораживало обилие сыпи, указывающее на бурный септический процесс в организме больного. Решил проконсультироваться с главным врачом больницы. Эту должность занимал тогда опытный доктор Д.Н.Плишкин (в рассказе — Н.Д.Молотков), по совместительству заведовавший кожно-венерологическим отделением. Он пришел в терапию лишь где-то около полудня. Встретив его, Танский объяснил необходимость в консультации именно с ним, специалистом по кожным заболеваниям. Осмотрев больного, главврач согласился, что наблюдается общее заражение крови на почве сильнейшего воспалительного процесса. «Да, коллега, экзитус леталис неизбежен», — заключил он.
Теперь дошла очередь до записей, сделанных в журнале врачом, дежурившим минувшей ночью, и Танский спустился в приемный покой, раскрыл журнал… А дальше произошло то, о чем даже в 1952 году, то есть четверть века спустя, он не мог вспомнить без содрогания. Это явственно ощущается в рассказе.
Танский не был слабонервным хлюпиком, иначе не стал бы универсальным «земским» доктором, но тут он даже не пытается скрыть охватившего его тогда ужаса. Рассказ изобилует фразами сбивчивыми, не приглаженными, как бы выведенными дрожащей рукой: «…когда прочел запись, сделанную дежурным со слов возчиков почти со стенографической точностью, то в голове блеснула такая ошеломляющая мысль, что весь похолодел, душа сжалась жутью… Какими-то бессвязными отрывками пронеслось: возчики… тарбаганы… пограничная деревня… а где-то неподалеку, в Монголии, — природный очаг легочной чумы… Не чума ли у нашего больного? Возможно ли?.. Если это действительно чума, то как же легкомысленно и беспечно встретили страшную гостью!.. О последствиях лучше не думать, можно с ума сойти…».
В 1928 году, когда об атомной бомбе никто не слышал, не было на свете слова страшнее, чем «чума», «черная смерть». Так что реакция М.В.Танского понятна.
Он был врачом старой школы. Полученное им классическое образование предполагало хорошее знание истории медицины. Ему было известно, что еще с древнейших времен страх чумы накрепко засел в памяти человечества. Этим страхом пронизаны народные предания, поверья, страницы Библии, творения величайших мастеров живописи и литературы. Он отражен в богословских трактатах, церковной архитектуре, проповедях и ритуалах, произведениях знаменитых композиторов. Великие эпидемии (пандемии), длившиеся десятилетиями, обращали города и целые страны Западной Европы в сплошные кладбища, территории ужаса и запустения, где в 1348-1352 годах умерло 25 миллионов человек, треть населения.
В Россию «черная смерть» попала из Европы. Н.М.Карамзин писал: «В 1349 году зараза из Скандинавии пришла в Псков и Новгород. Человек харкал кровью и на другой или третий день издыхал. Нельзя вообразить зрелища столь ужасного: юноши и старцы, супруги и дети лежали в гробах друг подле друга, в один день исчезали семейства многочисленные». Согласно летописям, за два года в Псковских и Новгородских землях чума унесла жизни более 250 тысяч человек.
В конце XVIII века болезнь посетила Москву. Тогда от эпидемии умерли 130 тысяч человек…
Танский сознавал, что поднимать тревогу преждевременно. Прежде всего нужно посоветоваться с толковым, опытным терапевтом Резниковым (в жизни — Л.С.Резницкий), сейчас у него прием в амбулатории. Позвонил — тот отозвался сразу и пообещал прийти, как только освободится.
Дежурная комната для врачей была свободна в это время. Он прилег на кушетку, задумался. В Монголии, в безлюдной степи, недавно проснулся природный очаг легочной чумы, там сейчас работает отряд русских эпидемиологов. Это не так уж далеко от того места, откуда приехали те злополучные возчики с тарбаганьими шкурками…
Танский помнил, что еще в 1899 году русский микробиолог Д.К.Заболотный первым выдвинул идею, что именно «различные породы грызунов могут быть той средой, в которой годами таятся чумные бактерии». И он доказал это в 1911-м, когда был направлен в Маньчжурию и сопредельные российские территории для изучения и ликвидации эпидемии легочной чумы. В июне того года недалеко от станции Шарасун (Забайкальский край) экспедиция Заболотного выследила еле передвигающегося крупного сурка, тарбагана. В лаборатории из органов больного животного был выделен микроб чумы. Открытие русских ученых имело мировое значение. Оно показало, что в природе существуют «очаги», «резервуары», где десятилетиями, паразитируя на грызунах, могут выживать бактерии чумы. Подтвердилось старинное поверье монголов, что чума передается от грызунов человеку, народное название болезни «тарбаганай убучин» прямо указывало на ее связь с тарбаганами…
Итак, пациент имел реальный шанс заразиться. Но насколько его заболевание похоже на чумное? Сам Танский с ней не сталкивался, однако общая картина болезни, вся симптоматика как будто соответствовали… Нет, возможность легочной чумы исключать никак нельзя. Решающее слово, конечно, за исследованием мокроты больного под микроскопом, но, как назло, заведующий лабораторией доктор Наумов (в жизни — Н.С.Остроумов) почему-то отсутствовал. К нему на квартиру уже ходила медсестра с запиской: «Уважаемый коллега, необходимо срочно сделать одно исследование, очень важное, имеющее громадное значение…».
…Время обеденное, на душе пакостно, а есть все же хочется. Домой бы сходить, но нельзя. С другой стороны, через два-три часа больницу могут оцепить кордоном, взять в изоляцию, под наблюдение, и тогда неизвестно, когда попадешь домой, да и попадешь ли вообще…
Он знал, что власти в таких случаях не миндальничают. В народе об этом говорилось всегда вполголоса. И не без оснований. Еще со студенческих лет ему был памятен указ Петра I, гласивший: «Зараженные чумой селения окружать заставами и лишать всякого сообщения с другими, а дома, в которых вымирали, сжигать со всей рухлядью, даже с лошадьми и скотом. По большим дорогам поставить виселицы, и, кто прокрадется тайно, вешать не списываясь. Письма от курьеров принимать через огонь, переписывать три раза и только последнюю копию пересылать по назначению. Доставлять сведения о заболевших под угрозой лишения жизни и имущества».
…Доктор Резников пришел около пяти часов. Осмотрев больного, сделался молчалив, задумчив. Лишь когда он в кабинете мыл руки над раковиной, Танский рискнул спросить: «Какой ставите диагноз, коллега?». Чтобы не услышала бывшая здесь же медсестра, Резников почти прошептал: «Никогда с чумой не встречался, но тут очень похоже… Сейчас главное — Наумов с его микроскопией, а в лаборатории никого...».
Отправились к главному врачу. Тот, конечно, понимал, что в этой зловещей истории, коль она подтвердится, основным ответчиком быть ему, но выказал завидную выдержку: «Дождемся Наумова, не сбежал же он из города, и тогда вопрос так или иначе будет решен».
И действительно, минут через десять появился он, долгожданный Наумов: «Говорят, меня искали по всему городу. Что случилось, коллеги?».
Опытный бактериолог и гистолог Наумов обслуживал исключительно больничные надобности и, главным образом, «сидел на Вассермане». В его распоряжении имелись два новейших цейсовских микроскопа, электрическая центрифуга. Сообщение Танского он воспринял совершенно спокойно. С опасным препаратом работал уверенно и четко.
Танский ждал, буквально окаменев. И вот Наумов заговорил, не отрываясь от микроскопа: «Типичные пневмококки… в громадном количестве. Да вот, взгляните сами…».
Доктор послушался и своими глазами убедился, что перед ним — к невыразимому счастью! — не смертоносные чумные бактерии, а гораздо менее опасные пневмококки Френкеля…
Домой он вернулся лишь часам к одиннадцати. Пережитая вспышка радости осталась позади, притупилась. Было ощущение большой усталости, измочаленности. От ужина отказался, лишь выпил стакан чая. Уже засыпая, еще раз с облегчением подумал, что кошмар, слава богу, кончился. Кроме четырех врачей, из которых каждый пережил его по-своему, никто — ни в больнице, ни во всем городе — ничего не узнал. А ведь кто знает, как оно могло бы повернуться…
