Этому событию Национальный музей Бурятии в день рождения художника посвятил блиц-выставку, которая продлится неделю с 14 по 19 февраля.
У нас же есть повод вспомнить, что «МК» в Бурятии» был первым изданием, которому Даши Намдаков, работы которого с гордостью хранят 25 стран мира, дал интервью. Это событие произошло 17 лет назад, в конце февраля 2000 года, когда о художнике в Улан-Удэ почти никто не знал…
То интервью журналиста «МК» в Бурятии» Константина Куца начиналось, как и положено, с необходимого пояснения, и было во многом пророческим. «Скульптуры в бронзе, нечаянно увиденные в одном арт-салоне нашего города, сообщили мне о существовании человека в некотором смысле уникального. Знающие люди говорили, что живет он где-то в пригороде Улан-Удэ (Зверосовхозе. — Ред.), на контакт идет трудно, занимается творчеством и не спешит звенеть о нем среди соотечественников, потому как не считает свои работы такими уж совершенными».
А пророческим потому, что, как и предположил 17 лет назад Константин Куц, «…после Иркутска работы художника отправятся в противоположную сторону». На запад.
«Малая известность Даши Намдакова в нашем городе объясняется довольно просто: ну не желает он участвовать в коллективных выставках. Поставишь какую-нибудь вещь рядом с яркой картиной, и она потеряется», — объясняет художник.
Подобный способ манифестации творчества он называет «колхозным», разумея под ним неразумное сочетание работ самых разных стилей и самого различного уровня. Но если вычесть негативный оттенок этого слова, то и самого художника можно назвать «колхозным» — по месту рождения.
— Когда я маленький был, родители в колхозе работали: сено косили. А я копешки на коне таскал. Сам я на коня залезть не мог. Мать меня утром закинет, в обед с него снимет. После обеда опять на коня. И до вечера, — вспоминает Даши Намдаков детство в селе Укурик Читинской области.
По его мнению, именно оттуда его любовь рисовать и лепить домашних парнокопытных. Особая любовь к временам до начала времен тоже — родом из детства.
— Электричества не было. Вечером разжигают костер. Все собираются. Старики рассказывают бурятские легенды. Все засыпали, а я один сидел и слушал. Старики удивлялись: «Вот какой настырный!».
Некоторое время спустя то же самое могли сказать как его родители, так и преподаватели Московского художественного училища. Два года подряд бурятский мальчик пытался поступить в один из самых престижных художественных вузов страны. Правда, в его случае история о человеке из народа, поразившего мэтров своим самородным талантом, так и осталась сказочкой.
— Там академическая школа. И требования совершенно другие... Я же в деревне вырос. Грамоты не было никакой. Просто была природная склонность. А со мной поступали ребята, которые с детства ходили в художественные школы. Они с умением, доведенным до автоматизма, рисовали эти горшки.
А дело-то оказалось нехитрое. Чтобы родители не засомневались в благоразумии сына, возвращаясь после второго бесславного похода на Москву, Даши поступил в архитектурный институт Новосибирска. Среди однокурсников он быстро завоевал славу лучшего рисовальщика. И горшков в том числе. Правда, преподавателям не давало покоя его упрямое желание вставлять человеческие фигуры в рисунки старинных домов: «Вы же на архитектора учитесь, а не на художника!». Искусственные, по его мнению, каноны быстро надоели, и он оказался на кафедре скульптуры Красноярского художественного института. Даши не стал говорить мне, на каком там был счету, но тот факт, что из шести положенных курсов два он сдал экстерном, говорит о многом.
— Если работаешь по легендам, то можешь делать все, что хочешь, — объясняет Даши свою любовь не копировать жизнь, а творчески ее перерабатывать. — Нет никаких канонов и рамок. Формы крутишь только по законам пластики. Мои вещи не буквальные. Как бы громко это ни звучало, я пытаюсь слить восточную пластику с европейской школой. Мне хотелось бы, чтобы люди угадывали, что это наши бурятские вещи. Поэтому мои скульптуры, с одной стороны, этнографичные. Но у меня свой подход к этнографии. Просто я отбрасывал то, что мне не нравится. Принимал то, что мне нравится. Изучая других художников, искал свою пластику. И что-то пришло. То, что сейчас делаю, меня удовлетворяет.
Кстати, это слово — «удовлетворяет» — Намдаков употребляет по самому разному поводу. «Его творчество меня удовлетворяет»,— было замечено об одном французском скульпторе эпохи Родена. «Я показываю то, что меня удовлетворяет сейчас, — сказал он по поводу самых любимых своих работ. — Все — любимые. Бронза — дорогой материал и к себе обязывает, поэтому я отливаю вещь в бронзе, если считаю, что она созрела».
— Чтобы научиться этому, у меня ушло очень много времени. Формы я делаю сам. Потом прихожу на завод. Там мне металл заливают. Я с «приборкой» договорился. А до конца работы доводятся уже дома.
С каждой формы Даши Намдаков отливает одну копию. Максимум — две. Что совсем мало по мировым стандартам, согласно которым авторскими считаются девять экземпляров. Подобную нерасточительность художник объясняет малым спросом.
— Имени у меня пока нет, поэтому продать их очень трудно. Конечно, кое-какие покупались. Во многих странах есть мои работы (это Германия, Франция, Финляндия, США, Япония, Бельгия, Тайвань. — Прим. К.К.). В основном в частных коллекциях. Как попадали за рубеж? Люди узнавали, что есть такой художник. Приезжали. Смотрели. Покупали. Вот так все просто.
И это подтверждает справедливость его слов о том, что хорошая вещь должна говорить сама за себя.
«...Недавно Даши Намдакову исполнилось 33 года. Приход возраста Христа совпал с событием недюжинным для всякого художника. В день рождения в областном музее Иркутска открылась выставка его графики и скульптуры. Почему именно Иркутск, а не Улан-Удэ был избран скульптором для первой персональной выставки? Даши Намдаков объясняет это, во-первых, давней дружбой с иркутянами, а, во-вторых, большей отзывчивостью соседей к искусству.
— Здесь (в Улан-Удэ. — Прим. К.К.) я должен сам договариваться, а иркутяне предлагают. В Иркутске ищут интересных художников. Организовывают выставки. Делают целую кампанию, чтобы народ привлечь.
Презентацией «персоналки» Намдаков остался доволен. Хотя бы потому, что должное таланту отдал весь иркутский бомонд. «Было много интересных людей. Реакция была довольно интересной. Иркутские художники мне говорили: «Ты нам щелчок по носу сделал». У художников ведь жизнь замедленная: сделал — продал, а здесь такой объем и за такой срок...».
В буклете, выпущенном специально к персональной выставке Даши Намдакова, его скульптуры причислены к сонму гротесковых. Жизнь в экстремуме, завороженная бронзой... К слову, дальнейшее бытие коллекции, скорее всего, будет нестандартным. Хотя бы потому, что вряд ли коллекцию увидит Улан-Удэ, в предместье которого, заметим, художник живет. Гораздо больше вероятность, что после Иркутска работы художника отправятся в противоположную сторону...».
Константин Куц. Личная нота. Семнадцать мгновений спустя
Работы Даши Намдакова просто любить. Их видишь — и любишь, поначалу не вполне осознавая, в чем дело. И только потом, пытаясь развинтить свою приязнь на компоненты, отстранить эмоцию, понимаешь, что и замысел небанален, и исполнение его тщательно, и выбор материала уместен, — и все вместе, собственно, и создает впечатление исключительного художественного высказывания. Созданные для любви, они легко вызывают это чувство, и тут нет нужды в особом чутье, образовании, опыте. Они способны вызвать отклик у любого.
Забыть работы Даши Намдакова мне сложно, потому что знакомство с ними стало для меня первым опытом приближения к таланту безусловному, который позволяет созерцателю и новое качество свободы: о замысле можно размышлять, не отвлекаясь на качество исполнения — понятно, что автор имеет дар такой силы, а выучку такого качества, что форма просто следует за содержанием. Материал — раб в чутких руках мастера.
Вспоминая сейчас, 17 лет спустя, свои впечатления от работ Даши Намдакова, могу сказать, что их очень хочется трогать, гладить, параллельно удивляясь, что металл (материал жесткий) может выглядеть настолько текуче, он упруг на вид и одновременно мягок. Впечатление от работ его я потому и позволяю себе называть любовью, что это плотское чувство — почти физиологическое желание погладить, прикоснуться. И понятно, что скульптурами Даши Намдакова очень хочется обладать — настолько безоговорочно и уверенно они вступают в твой частный мир, начинают вести с тобой свой особый разговор, приглашать к размышлениям, о которых прежде и не ведал.
Созданные как бы на стыке Востока и Запада, предлагая азиатскость в доступных европейцу категориях, эти фигуры и отменяют собой границы, и одновременно указывают на их существование: это объекты, помещенные, вроде, в пространство «нигде» — меж разных вселенных, умеющие говорить и с теми, и этими.
Впечатление, которое производят его работы, настолько сильно, что нет для него и сословных границ — это искусство, понятное и человеку искушенному, и тому, кто не испорчен современными арт-опытами. Это работы чувственные, притягательные, уверенные в своем праве на всеобщее внимание, — и тени сомнения не возникает, что может быть как-то иначе.
Позднее я видел много разных выставок, — от Окланда до Нью-Йорка, от Лос-Анджелеса до Кейптауна, от Парижа до Рима, но, пытаясь оценить художественное качество новой для себя работы, я всякий раз ждал, да и продолжаю ждать в себе реакции примерно такой же, как было в Улан-Удэ в 2000 году. Ты видишь произведение рук человеческих и понимаешь, что это больше, чем ремесло; ты видишь создание одаренного ума, но это больше, чем просто умствование. И могу сказать, что в моей жизни наберется немного впечатлений, которые были бы сопоставимы с тем, какое произвела на меня пластика Даши Намдакова, несуетливо, сильно и умно соединяющая в себе Восток и Запад, прошлое и настоящее, — и в чем-то, кажется, заступающая в сферы, мне невидимые, незримые. Эти фигуры похожи на обещание лучшего мира, и существованием своим они, в общем, и делают мир лучше.
Работы Даши Намдакова просто любить, а разговаривать о них сложно — слишком личной получается нота.
