Недавно, прогуливаясь в антракте в фойе Вахтанговского театра, мой спутник встретил Кановича. Нет, конечно, не самого писателя, а его книги в театральном киоске, о чём с восторгом мне сообщил. Я на эту радость откликнулась, так как ещё в 2015 году, узнав от своего израильского друга Володи Плетинского, что его библиотека приросла пятикнижием Григория Кановича, мечтала эти книги купить. Однако в тот вечер необходимой суммы у нас не оказалось.
Через несколько дней московский друг позвонил и, убедившись, что книги я забрала, огорошил ещё одним радостным известием, что Канович пишет не только прозу, но и пьесы (о чём я, безусловно, знала). Поэтому обязательно нужно написать Тадасу Монтримасу (молодой литовский режиссёр театра и кино, в настоящее время работающий в ГРДТ им. Н.А. Бестужева в Улан-Удэ. – Прим. авт.) и «заинтересовать его литовским евреем». Однако аргумент собеседника: «Вообще-то для Литвы постановка Кановича будет бомбой, если его там поставить!», меня даже не озадачил, рассмешил. «Вообще-то нужно читать не только о своих спектаклях, но и о чужих, – на этот раз не разделила я его восторга. – И если бы ты читал внимательно хотя бы мои публикации, то знал, что Кановича в Литве ещё в 1994 году поставил Туминас». Друг обиделся и надолго пропал. А я, ещё немного посмеявшись, об этой истории забыла.
А сегодня вдруг вспомнила, прочитав комментарии моих израильских друзей, уже несколько дней обсуждающих предложение Миколаса Каткуса литовскому сейму объявить 2019 год Годом евреев в Литве.
ДОЛГАЯ ДОРОГА РИМАСА ТУМИНАСА
Мои евреи, обсуждая эту новость, сильно волновались и даже горячились, как собственно волнуемся и мы, узнав об очередном Годе: литературы, кино, экологии, теперь вот театра. Тем более что в их сарказме своя правда есть. Что значит для массово гибнущей байкальской нерпы Год экологии? Ровным счётом ничего. А Год театра для театра? Промолчим. Поэтому сомнения своих еврейских братьев я понимаю. Но очень хорошо помня, как меня, причастную к проведению Года литературы в Бурятии, оскорбило заявление всем нам хорошо и печально известного господина Полякова, что «Год литературы в России провалился», я попыталась добавить обсуждению долю оптимизма. Потому что для меня Год евреев в Литве начался уже давно, с того самого момента, когда Римас Туминас впервые поставил там свой спектакль «Улыбнись нам, Господи». И этот год благодаря ему постепенно превращается в Вечность. И не только потому, что в театре имени Вахтангова, который очень изменился с приходом Римаса Владимировича за эти 10 лет, теперь тоже звучит голос Кановича, а с прошлого года ещё и Слободзянека, но и потому что, благодаря ему, евреи прорастают в каждом сердце по всему миру. Потому что, рассказывая о своём спектакле, Римас Туминас говорит: «Все мы – евреи, русские, литовцы – просим Господа об одном и том же. Наш спектакль – о долгой дороге жизни» и я с ним соглашаюсь, но сопереживая героям Григория Кановича, я думаю и о том, что независимо от национальности, образования, социального статуса и достатка все мы на этой дороге… евреи, то есть странники, и у каждого из нас он свой – Ерушалаим.
Да, в своих спектаклях Римас Туминас постоянно говорит нам о дороге. О дороге к детям («Улыбнись нам, Господи»), о дороге к празднику («Ветер шумит в тополях»), о дороге к достоинству Человека («Царь Эдип»). Он не обещает, что эта дорога будет прекрасна и легка: «Может быть, там смерть нас ожидает, но смерть через победу, преодоление, достижение каких-то вершин. Пусть будет смерть, но она будет красивой». Вот и его дорога вымощена не только лепестками брошенных к его ногам роз, но и их щипами. За 10 лет, которые Римас Туминас прошёл по одной дороге с театром имени Вахтангова, его в чём только ни обвиняли. И самое главное обвинение – искажение русской классики. Хотя всем давно понятно, что именно Римас Туминас прочитал русскую классику значительно внимательнее многих, и псевдокритиков в первую очередь. И что это именно он – Римас Туминас, оставаясь литовцем, искренне любящим свою родину, заставляет весь мир стоя аплодировать русской классике. Потому что рассказанные им всем хорошо известные и прочитанные ранее истории вдруг начинают звучать по-новому. Они теряют свою местечковую ограниченность и приобретают всемирный общечеловеческий масштаб.
Стала ли от этого понимания легче дорога Римаса Туминаса? Нет. Потому что когда первые обвинения оказались несостоятельными, ничего не изменилось. Появились новые: «Вахтанговский театр не откликается на злобу дня», «Римас Туминас отвергает современную драматургию», «Римас Туминас игнорирует политический театр». «Туминас безмолвствует!», «Туминас отмалчивается!».
Но давайте разберёмся, так ли это на самом деле? И нужно ли Туминасу, чтобы говорить, быть политическим режиссёром?
ЮРИЙ БУТУСОВ: Я НЕ ПОЛИТИЧЕСКИЙ РЕЖИССЁР
Да, Римас Туминас никогда не скрывал, что он не является поклонником современной драматургии. А отвечая на вопросы корреспондента «РИА Новости» Наталии Куровой, ровно год назад даже объяснил почему: «В современной драматургии я не нахожу главного – разговора о судьбе человека, нет боли за человека. В основном сарказм, ирония, злость, желание увидеть грязь, и чем больше грязи, тем лучше. Кто-то захотел написать пьесу про Рублевку. Да, лет через пятьдесят Рублевка даст столько новых потрясающих историй – там и Достоевский, и Толстой, и Чехов… Но осознать и понять это явление можно только по прошествии времени. А сейчас это будет лишь занимательный сюжет и только».
Казалось бы, каждый художник имеет право сам выбирать, что ему ставить, а что игнорировать, а каждый театр сам решать свою художественную состоятельность и уникальность. Например, в Московском театре «Школа современной пьесы» Иосифа Райхельгауза, как они сами свидетельствуют: «Классика строго-настрого запрещена. Нельзя ставить Шекспира, Ибсена, Островского, Чехова…». Нет, они ставят, «когда очень хочется», но делают это по-своему оригинально. Более того, мы постоянно говорим о свободе слова и самовыражения. Так почему же свобода слова и самовыражение Римаса Туминаса ставятся ему в вину? Только лишь потому, что Вахтанговский театр – не политический театр? Однако и театр имени Ленсовета – не политический театр.
Об этом говорит его главный режиссёр, а теперь, к большому нашему счастью, ещё и художественный руководитель Юрий Бутусов: «Я не политический режиссер, нисколько. Говорить о политике мне неинтересно: я не хочу в этом копаться и перманентно ходить в плохом настроении. У нас ущемляется свобода, нет никакого уважения к личности человека, человек у нас не стоит ничего — это очевидно. Но перетирать это бесконечно мне не хочется. Разделение на политическое и неполитическое – это вообще условности. Принято считать, что если в спектакле говорят о деле Магнитского, значит, это политический театр, а та же «Чай-ка» чеховская – это лирика такая. По-моему, всё не так. Прекрасный, ныне покойный петербургский актер Алексей Девотченко когда-то оставил дорогой для меня отзыв. Его спросили, существует ли политический театр. И он неожиданно для меня ответил, что один из самых политических спектаклей, которые он видел, был мой спектакль «Чай-ка». Хотя там нет ни слова о политике».
ТЕАТР ДОЛЖЕН БЫТЬ СОЗВУЧЕН ВРЕМЕНИ
Сам Алексей Девотченко, оставшийся в памяти огромного количества людей не только талантливым актёром, но и человеком с ярко выраженным гражданским темпераментом, как он сам себя определял, вообще отрицал наличие политического театра в России и не считал его таким уж необходимым явлением у нас. Даже Театр.DОК, по мнению Девотченко, «это документальный, публицистический, исследовательский театр». «Я вообще не очень понимаю этот термин – «политический театр», это какое-то очень эфемерное понятие, – признавался Алексей. – Часто говорят про Брехта, что это политический театр. Да нет же! Это романтический театр, та же «Мамаша Кураж» – эпический театр, но никак не политический».
По мнению Алексея Девотченко, театр не должен быть политическим, он не должен быть «современен», он должен быть созвучен времени.
Созвучен ли времени Вахтанговский театр, художественную политику которого определяет Римас Туминас? Безусловно, да! И не только потому что в афише театра недавно появился спектакль «Сергеев и городок», поставленный по произведению современного российского писателя Олега Зайончковского режиссёром Светланой Земляковой. Но ещё и потому что классику тоже можно читать и ставить созвучно времени. Иначе бы к ней не возвращались снова и снова, а Юрий Грымов, замечательный не только театральный, но и кинорежиссёр, не стал бы снимать новый фильм о «трёх сёстрах», а на самом деле о каждом из нас. Я уверена, что и Римас Туминас, доведись ему поставить сегодня спектакль «Три сестры», поставил бы по-другому, а не так, как 12 лет назад.
Но сказать я хочу за «Дядю Ваню». Потому что из всех спектаклей, поставленных Римасом Туминасом, нет более созвучного и понятного мне, есть только одно различие: Римас Туминас – сын, а я – мать. О чём этот спектакль? Римас Туминас говорит: «О любви». «О несостоявшейся любви Сони и Астрова, о невозможной любви дяди Вани и Елены Андреевны». Но почему тогда именно этот спектакль так близок, так важен мне? Ведь до этого я видела и другие постановки, в том числе прекрасный спектакль Миндаугаса Карбаускиса.
Потому что Римас Туминас ставил спектакль не просто о любви или её отсутствии, он «ставил спектакль о своем самом большом переживании, самом большом страхе и самой большой радости – о том, как его, младенца, нашла мама, взяла в свои руки, принесла в дом и вырастила». Для режиссёра дядя Ваня – это «младенец, которого оставили на грядке и не забрали».
У Римаса Туминаса большая привязанность к матери, большая любовь, это поймёт каждый, кто прочитает, как Римас Владимирович рассказывает о ней. И у меня есть самая большая привязанность и самая большая любовь – мой сын. И поэтому для меня эта пьеса Чехова, населённая множеством людей, рассказывает об отношениях двоих – сына и матери. Что же здесь созвучно времени? – спросит иной скептик. Частная история двоих, ничего интересного. На самом деле это не так. Потому что Чехов многогранен, и Туминас многогранен. И поэтому для меня это не просто история сына и матери, а народа и отечества.
Дядю Ваню (народ) не любит собственная мать – та земля, где он родился. Не обязательно Россия, Литва или Франция… любая земля, отторгающая своего ребёнка в угоду моде, тенденциям, убеждениям или идеологии. И ему, нелюбимому, и всеми гонимому ничего не остаётся, как жить виноватым и всем обязанным, много трудиться и всех прощать. И победить, обязательно победить в своём смирении.
Именно поэтому Римас Туминас так любит своего героя. А говоря, что «когда-нибудь мы поставим памятник дяде Ване», он не столько противопоставляет его нам, живущим сегодня, сколько определяет нравственный ориентир: «Современный человек культивирует свою свободу, в том числе свободу желаний. Все заняты своим «я», его удовлетворением. И упускают из виду вещи более важные: милосердие, верность долгу, доброту».
«МИНЕТТИ» ТУМИНАСА И «БЕГ» БУТУСОВА
Конечно, рассказывая о театре имени Вахтангова, который так созвучен времени, хочется сказать и о «Беге» Юрия Бутусова, который впервые я увидела ещё в процессе зачатия, за что бесконечно благодарна Юрию Николаевичу, обнаружившему, но не выгнавшему меня. Сказать о спектакле, о котором вот уже больше двух лет не смолкают восторженные отзывы. Помню, как аплодировала я и до сих пор продолжаю неизвестной мне девушке, которая после нескольких недоверчивых комментариев неизвестного нам обеим скептика на вопрос: «Восторгаться все могут. А вот, что вы хотите сделать после этого спектакля?», ответила «Детей от режиссёра». Это безусловное признание, такой рефлексией может похвастаться не каждый, даже самый талантливый режиссёр. Можно, конечно, списать всё на экзальтированность женщин. Экзальтированные мужчины, слава богу, встречаются значительно реже. Но и они не скрывают своих эмоций. 4 ноября, посмотрев спектакль «Бег», Михаил «Гласурьё» написал на своей странице в социальных сетях:
«Куда бежим, от чего, зачем? Тараканьи бега. Кто-то из зрителей не выдерживает, убегает, кто-то прячется, как таракан, в ожидании, когда «чиркнут спичкой», чтобы тоже убежать. Очень сильный по выразительности спектакль, до мурашек, до страха, до сбоя в дыхании. Железный занавес, каждый разрубит сцену, словно колбасный нож. Чувство ужаса и паники, каждый раз словно прощание с чем-то дорогим, которого ты никогда больше не сможешь увидеть (страна!?). Все бегут, но куда и зачем не знают, не понимают. Гонит ли героев страх смерти или жажда жизни, непонятно. Ясно одно: они не добегут или не все. Сны и бред двигают спектакль, бред болезненный, как вследствие температуры, так и вследствие причиняемых им воздействий – возникает замкнутый болезненный круг, который каждый раз рубит занавес, сужая степень свободы. Боль, страх, ненависть. Даже любовь болезненна, кособока, жалка. Наутро ждёт пробуждение, но так ли оно спокойно? Ведь болезнь не прошла, бред засел глубоко. Выход только один – закончить бег, уйти на покой в вечность».
Почему из всех когда-либо прочитанных этот показался мне самым интересным, может быть, потому что он так созвучен времени? А, может быть, потому что он созвучен мне?
24 декабря 2016-го наутро после впервые увиденного завершённого спектакля я писала: «Сказать, что спектакль меня потряс, будет неправильно, потому как то, что пережила я вчера, переживаю сейчас, и ещё долго буду переживать, я не переживала никогда. Этот спектакль меня полностью уничтожил! Да, вот такое страшное разрушительное слово, но именно оно самое правильное. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой ничтожной и одинокой в этом мире. Если бы не страх напугать кого-то, проснувшись сейчас среди ночи, я бы просто зарыдала в голос от осознания своей никчёмности и бездарности. Хотя не буду скрывать, мне потребовалось определённое время и физические усилия, чтобы похоронить эти рыдания в себе. Нет, я всегда знала, что Юрий Николаевич - невероятная, невозможная и, наверное, так до конца и непонятая, и непостижимая нами смертными Вселенная, ведь я видела его другие спектакли, знаю его язык, его стиль, его художественные приёмы, я знаю его почерк, его невозможно подделать, как бы ему ни старались подражать. Но «Бег» окончательно вернул меня с небес на землю и всё, что я раньше думала о себе, рассыпалось в прах, всё сделанное в этой жизни оказалось мелким и неинтересным, а написанное пошлым и никому не нужным. Я не знаю, почему это произошло со мной именно сейчас. Возможно, потому что я сама сейчас бегу непонятно куда и непонятно зачем… Возможно, потому что этот спектакль поставлен в Вахтанговском театре, где практически каждый появляющийся на сцене связан с тобой, как материнской пуповиной твоими собственными воспоминаниями. И, видя с какой страстью все они отдаются этому изнуряющему бегу, а затем обессиленные падают, как загнанные лошади, ты понимаешь – у тебя ничего нет, кроме бесконечной вины. И только надежда на новый день, в конце концов, примиряет тебя с собой и миром».
Хочется сказать и о «Ричарде III» Автандила Варсимашвили с абсолютно невероятным по харизме и темпераменту молодым актёром Максимом Севриновским в главной роли. И даже о «Минетти» Римаса Туминаса. Да-да, не удивляйтесь, этот спектакль по пьесе старика Бернхарда более чем созвучен времени, иначе бы в Театр.DОК практически в это же время не появился спектакль-вербатим «Вне театра / А что, если я не буду?» Анастасии Патлай. О чём этот спектакль? «О сбывшихся и несбывшихся мечтах, о сомнениях и вере в себя, об одиночестве и необходимости делать выбор, о человеческом счастье, о взлетах и падениях и, конечно, об особенностях актерской профессии». А о чём спектакль «Минетти»? Об одиночестве. О плате за ошибки, о надеждах, которым нет числа». Сам Римас Туминас определяет его как «своеобразный манифест актёрского существования, актёрской судьбы, размышление о театре и искусстве актёра». Я думаю, будь сегодня жив Алексей Девотченко, он бы со мной согласился, что это самый созвучный времени спектакль. Ведь это спектакль и о нём, и о его судьбе, и о его так рано и нелепо оборвавшемся пути.
ПОДЛИННОЕ НАРОДНОЕ ЕДИНСТВО
Я рассказу ещё об одном спектакле, который в Вахтанговском театре посмотрела 3 ноября. Даже не столько о спектакле, думаю, это уже сделали многие, а сколько о своих эмоциях и об общей зрительской рефлексии.
Признаюсь сразу, несмотря на то, что спектакль этот я выбрала сама, идти в театр в тот вечер мне не хотелось, страшно болела голова.
Терпела, пока не начался спектакль. Я не знаю, в какой момент я... не то чтобы выздоровела, моя боль просто растворилась. Меня сегодняшней с моими детскими проблемами и глупыми страстями просто не стало. Как не стало других людей с их обидами, печалями и радостями. Весь зал (что-что, а чувствовать кожей зал я умею) превратился в одно большое сердце, которое то стучало как метроном, то испуганно билось, то тяжело бухало, то болезненно ныло, то предательски замолкало, рождая животный страх и противную липкую испарину. Когда после первого действия дали свет и люди стали выходить в фойе, стояла мёртвая тишина, никто не говорил ни слова, все были оглушены и подавлены. Я вышла вместе со всеми. Такого немого антракта я ещё не видела, люди молча стояли и смотрели друг на друга. Что они пытались понять, услышать, почувствовать в других? Может быть, они думали, кто ты мой случайный сосед? Друг или враг? Праведник или нечестивец? Бояться мне тебя или любить? А может быть, они думали, а кто я? Подлец, негодяй... или всё-таки не всё ещё потеряно? А может быть, они думали, а как я? Спасу ли я свою бессмертную душу, если ей пошлют такое же страшное испытание? Или может быть, она будет гореть в аду, страдая и мучаясь, как мучаются все те, кого я уже предал или ещё только предам? О чём думала я? Я думала о том, что все эти люди, как бы ни сложилась их дальнейшая жизнь, уже никогда не посмеют взять в руки камень, чтобы кинуть его в другого, они не пойдут убивать, только потому что у кого-то не тот разрез глаз, цвет кожи, форма носа. Они вообще не пойдут убивать. И они не будут прятаться и смотреть, как убивают другие.
Вы скажете я идеалистка? Ничего подобного. Я не просто верю в людей и в то, что их можно вылечить от самых страшных болезней театром. Я видела 3 ноября этих людей, я чувствовала их, они были одним целым со мной. И это было настоящее, а не придуманное народное единство.
А ДРУГИХ… ЕЩЁ МОЖНО ВЫЛЕЧИТЬ?
Я думаю, вы догадались, что в этот вечер в театре имени Вахтангова на Новой сцене показывали спектакль «Наш класс» по пьесе польского драматурга Тадеуша Слободзянека.
И разве не созвучны времени размышления о спектакле его режиссёра Натальи Ковалёвой?
«В 2000 году вышла книга Я.Т.Гросса «Соседи» о Едвабне. Она вызвала в польском обществе шок, расколов его на два лагеря: желавших и не желавших признать свою вину. Для поляков это история их страны. Но ведь и в истории нашей страны есть трудные страницы. И это не только история: и сегодня нам часто приходится делать трудный выбор. За свой поступок отвечаем мы сами. Как поступить так, чтобы не захлебнуться поздним раскаянием? Работая над спектаклем, я часто задавала вопрос себе: «А что бы я сделала?». И оправдание, которое звучит у героев пьесы: «А что я мог сделать?», – не есть ответ. Так что для меня эта история – общечеловеческая. Везде, где человек зажат в кулак диктатуры, он перестает быть человеком – он становится волком, окружённым красными флажками. От страха он сеет зло вокруг себя, и в результате не может жить сам. Как выскочить за флажки? Мне думается, что о сложных уроках истории необходимо разговаривать с людьми языком театра, ибо он прост и нагляден: здесь перед живым человеком (зрителем) живой человек (артист) за пару часов проживает целую жизнь, проявляя тайные механизмы судьбы человека: связи его прошлого с настоящим и будущим».
Ещё как созвучны! Даже мои друзья, которых я бесконечно люблю, интеллигентные, образованные люди, вышедшие, не чета мне, происходящей из «рабочих и крестьян», а из известных дворянских родов, подчас вызывают у меня оторопь своим дремучим невежеством и, чего греха таить, явной юдофобией.
А заявления наших «великих» политиков и некогда уважаемых артистов о «ритуальном иудейском убийстве» последнего русского царя?
Сегодня, когда я пишу этот текст, на календаре 6 ноября, канун, как принято было ещё недавно считать, Великой Октябрьской социалистической революции. 100-я годовщина! Завтра на Пушкинской площади опять, наверное, будет аншлаг. Кто на этот раз соберется, мне неведомо, главное, чтобы не поубивали друг друга. Оторвав глаза от монитора, я смотрю за окно и думаю, что за прошедшие 100 лет мы не только не шагнули вперёд, несмотря на всеобщую электрификацию страны, и полёты в космос, мы сделали шаг назад.
Да, как это ни печально, но в 2017 году мы вновь оказались за чертой 1913 года. Потому что именно тогда Владимир Галактионович Короленко, присутствовавший на процессе по обвинению еврея Менделя Бейлиса в ритуальном убийстве православного мальчика Андрея Юшинского, комментируя состав присяжных по данному делу (а состав был подобран специальный, из малограмотных крестьян и мещан) и возможный результат суда, писал: «Правда, испытание которому оно подвергнуто на глазах у всего мира, тяжёлое, и если присяжные выйдут из него с честью, это будет значить, что нет уже на Руси таких условий, при которых можно вырвать у народной совести ритуальное обвинение».
Тогда, в 1913 году, малограмотные украинские мужики Менделя Бейлиса оправдали. Более того, в защиту Менделя Бейлиса с трибуны своей газеты «Киевлянин», обвинив правительство и официальное судопроизводство в неимоверной глупости, говорил всем известный своими антисемитскими взглядами, монархист и депутат Государственной Думы, кстати, в марте 1917 года вместе с Гучковым принимавший царский манифест об отречении от престола, Василий Витальевич Шульгин.
КАМА ГИНКАС И «ИСКУПЛЕНИЕ» ЮЛИЯ ДАНИЭЛЯ
И поэтому так печально мне сегодня наблюдать современную российскую действительность. И так понятен мне душевный крик Камы Гинкаса, напомнившего нам всем в своём монологе о пророчестве ещё одного еврея Юлия Даниэля, писавшего в 1961 году:
– Ух, и резня там была! Грузины армян, армяне азербайджанцев…
– Армяне азербайджанцев?
– Ну да, в Нагорном Карабахе. Это же армянская область.
– А в Средней Азии как? Там тоже, небось, передрались?
– Не-ет, там междоусобия не было. Там все русских резали…
– Письмо ЦК читали?
– Читали!
– Не читали! Рассказывай!
– Во-первых, про Украину. Там Указ приняли как директиву. Ну и наворотили. Молодёжные команды из активистов, рекомендательные списки: ну про списки сразу известно стало – разве такое в секрете удержишь? И пришлось спецкомандам облизнуться: все, кто в списках значился, удрали. Так что это дело у них бортиком вышло. И еще ЦК им приложил – за вульгаризацию идеи, за перегибы. Четырнадцать секретарей райкома и два секретаря обкома – фьють!
– Ну да?
– Абсолютно точно. А в Прибалтике никого не убили.
– Как никого не убили?!
– А так! Не убили – и баста!
– Да ведь это демонстрация!
– И еще какая! Игнорировали Указ, и все. В письме ЦК устанавливается недостаточность политико-воспитательной работы в Прибалтике. Тоже кого-то сняли.
Прочитав впервые в 1994 году книгу «Цена метафоры», в которой помимо произведений Синявского и Даниэля были опубликованы и письма в поддержку писателей, и письма клеймивших их, и материалы судебного процесса, я, как и Кама Гинкас, была потрясена этим предвидением Юлия Даниэля. Да и сам сюжет повести «Говорит Москва» настолько врезался мне в сердце, что, поправ ногами все учебные планы, программы и рекомендации «вышестоящих инстанций» в лице директора школы, я ежегодно читала её своим выпускникам, это была моя им путёвка в жизнь, моё предостережение.
Сегодня уже дважды в своей жизни столкнувшись с обвинениями в «преступлениях» (пусть и не таких страшных), которые я не совершала, но которым поверило большинство, мне более близка его повесть «Искупление» и благодаря которой, как бы я ни относилась к Кириллу Серебренникову, кинуть в него камень - «проворовался, сволочь» - я не могу. Не имею на это никакого морального права. И поэтому я хорошо понимаю Каму Гинкаса, поссорившегося со своими друзьями только из-за того, что кто-то из них сказал, что Даниэль – это не литература. Лично для меня актуальнее Юлия Даниеля и созвучнее его произведений сегодняшнему дню никого нет. И я всё жду, что кто-нибудь из современных режиссёров не просто прочитает или перечитает Юлия Даниэля, писавшего в уже далёкие 60-е под псевдонимом Николай Аржак, прочитает его друга Андрея Синявского (Абрама Терца), также подвергнутого в советской стране остракизму, суду и наказанию. И не просто прочитает, а что-нибудь обязательно поставит.
Возможно, этот новый, такой созвучный сегодняшнему дню, спектакль мы увидим на сцене театра имени Евгения Вахтангова. Ведь в этом театре есть режиссёр, который даже классику читает созвучно времени. И поэтому, повторюсь, я верю… или, как сказала бы Соня Серебрякова: «Верую!», нас ещё можно вылечить.