Елки-палки
И поныне имя П.Постышева — на углу улиц Куйбышева и Ленина. Кстати, по примеру дедушки Ленина 38-летний Павел водил с детьми хороводы у елки. В маске Зайца.
Волком в новогодней истории выступил Сталин. В 1926 году, когда он стал генсеком, большевики официально осудили устройство в учреждениях и в домах отдельных граждан рождественских елок. Обычай посчитали старорежимным, «наследием прошлого». В 1927-м на XV съезде партии Сталин дал отмашку антирелигиозной кампании. Последовал декрет Совнаркома, отменяющий все праздники, кроме 7 ноября и 1 мая. Новый год, на пару с религиозным Рождеством, стал рабочим днем. В 30-х, начиная с 24 декабря, ответственные товарищи ходили по квартирам и проверяли, нет ли елок.
Новый 1936 год стал прологом к одиозному 37-му. Постышева подбил высунуть заячьи уши «санитар леса», дабы подсластить повседневный ужас новогодней конфетой. Умный Волк понял, что перегнул палку с елкой — в 37-м ее установили в Колонном зале. Но Сталин, прощавший ошибки себе, не прощал их другим. И в феврале 1939-го, когда миллионы елок СССР осыпались, Постышева срубили под самый корешок. Настала эра Лесоповала. Такие елки-палки. Но не будем портить аппетит.
Объесться и не уснуть
Если в доме пахнет мандаринами — значит, скоро Новый год.
Мандарины в Улан-Удэ появились ранее импортных апельсин — еще с 50-х. И были сладкими не потому, что из детства, а потому, что из Абхазии. Натуральные, без консервантов, они имели краткий срок годности. Мандарины в СССР — всегда Новый год.
Еще в доме под Новый год, помимо свежей хвои, пахло чуть подгоревшим печеньем. Магазинские торты были роскошью.
Топилась печь для холодца, но не всегда. Все силы уходили на поиски главного дефицита. Например, зеленого горошка или майонеза, консервированных болгарских томатов или полусладкого «Шампанского». Но позже, в 70-х. Отчасти поэтому ждали новогодних праздников еще с ноября. Женщины наводили справки, где что должны «выбросить».
А в 60-х витрины первого гастронома, ГУМа (пл. Революции), ломились от штабелей банок со сгущенкой, тушенкой, крабами, шпротами. Из шоколадок и сарделек делали инсталляции. На горах масла писали: «С Новым годом!». В декабре эти залежи украшали «дождем». Окорока и сервелаты (привет от ордена Ленина Улан-Удэнского мясокомбината) пылились месяцами, чтобы исчезнуть под Новый год. То, что было на полках 60-х, позднее стало напоминанием о необходимости занять очередь. Тогда и зародились новогодние столы заказов на предприятиях и учреждениях. Не говоря уже о закрытых «распределителях». При неравных возможностях новогодние столы партфункционера, учителя и рабочего ПВЗ особо не отличались. Последние приберегали дефицит.
«Как вы сказали? Селедка под шубой?!» — врезалась в память реплика под Новый, 1966-й. Пока мама в парикмахерской записывала рецепт, я с ужасом представлял кости и шерсть на блюде.
Главное отличие закусок и салатов тех лет: они заправлялись нерафинированным маслом и сметаной. Майонез «открыли» в Улан-Удэ не сразу. Под первыми номерами шли «селедка под шубой», «оливье» и свекольный. Салат из капусты на всякий случай стоял на подоконнике. Еще одно принципиальное отличие: свежих огурцов и помидоров на столе не было, они зимой не продавались. Их заменяли консервированные аналоги. В 70-80-х гонялись за болгарскими пятилитровыми ассорти «Глобус», хотя помидоры из них вечно лопались.
Дверь могла без стука распахнуться и войти соседка, спросить соды или соли…
Кроме холодца и омуля мама выставляла свое фирменное блюдо — хек под морковным маринадом. И дешево, и сердито. Иногда отец привозил из района говяжьи языки, их придерживали для заливного. Как и прибалтийские шпроты с бурятской бужениной и сервелатом. Была и икра — омулевая. Под 1978 год я притаранил из Баргузина красавца-сига и мама сделала из него чудо-пирог. В старенькой облезлой духовке мама выпекала шедевры — «хворост» или курицу.
Из напитков отмечу «Крем-соду», от которой я беспрерывно рыгал, и облепиховый кисель. Первый — производства Улан-Удэнского безалкогольного завода, второй — маминого. Отец предпочитал 45-градусную «Старку» из литрового штофа — коньячного цвета и качества. Куда «Старка», елки, подевалась-то!..
Кроме абхазских мандаринов линейку новогоднего десерта обеспечивали китайские (те, не эти!) Партия "Яблоко" — изумительной кисло-сладкой терпкости. За ними мама ходила ночью к поезду «Пекин-Москва».
«Рекорд» ночи
Объесться и не уснуть — стратегическая задача. Как и сейчас начинали провожать «старый год» с вечера. Особенно если по линии профкома, уже теплые, вваливались в дом Дед Мороз со Снегурочкой. Бывало, что Дед Мороз забывал бороду и Снегурочку…
Кроме того, в СССР встречали Новый год по часовым поясам — советский интернационализм не был мифом. Люди ощущали общность со всей страной. И помогал это делать телевизор «Рекорд», с экраном размером с ученическую тетрадь. Мы купили его с рук в 1962 году (весь подъезд ходил смотреть ТВ, сидя на полу). Как раз с того года ведут отсчет бурятское телевидение и «голубые огоньки». Их ждали, старались приодеться не хуже, чем «в телевизоре».
Собственно Новый год начинался, когда мама надевала туфли. Меня заставляли мыть руки. Женщины обсуждали фасоны и прически бурятской телеведущей Софьи Гончиковой и дикторов ЦТ, приглашенных актрис и певиц, подпевали Майе Кристалинской, Пьехе, Магомаеву, Ободзинскому и Бюль-бюль-оглы. Мужчины, пригубляя водочку, повторяли репризы Аркадия Райкина и частушки Мирова-Новицкого. Прошедшие войну, голод, репрессии (мама — ссылку, отец — ранение под Берлин), они умели радоваться мелочам. В 70-80-х после просмотра 8-го выпуска «Ну, погоди!», «Чародеев» и «Иронии судьбы», вволю насмеявшись при виде Вероники Маврикиевны и Авдотьи Никитичны, рекордом ночи стало: не уснуть прежде «Мелодий и ритмов зарубежной эстрады», где могли засветиться АВВА, Modern Talking, «Бони-М».
А в 60-х, до одури наглядевшись по единственному каналу на «12 месяцев» с «Морозко» и «Карнавальную ночь», ближе к полуночи я ерзал на стуле — во дворе ждали. Мы бежали на катушки, их устраивали на площадях, и катались до двух часов, в морозы под 40.
Взрослые после боя курантов выходили на лестничную клетку и на улицу. Зажигались бенгальские огни, трещали хлопушки с конфетти, летал серпантин. Нынешние фейерверки и петарды заменяли выстрелы из ракетниц. Первый выстрел — сигнал к атаке поцелуев. В Улан-Удэ в эпоху холодной войны было много кадровых военных. В нашем дворе под ликующие крики стреляли из окна третьего этажа, где жила русская семья офицера Башкуева (вот честное пионерское!). Сосед Емельянов, воевавший в разведке, глядя в расцвеченное небо, кусал губы. Отец вздыхал. А пьяненькие члены артели инвалидов, выкатившись на тележках из подвала Дома специалистов, озаренные красно-зелеными сполохами, плакали.
Вокруг елки
Если в последние деньки года родители сверхурочно «гнали план», то уже 2 января опять выходили на работу.
Зато для детей начиналась декада походов на государственные елки. В том числе «в Постышева». Ребенку вручалась цветная картонка с отрывным талоном для подарка. В нем попадались яблоки, грецкие орехи. По той же причине дефицита бедные родители шили карнавальные костюмы. Девочкам — наряд Снежинки из медицинской марли. Мальчики чаще были зайками и мишками (а мечтали — мушкетерами/пиратами). Костюмы отделывали мехом старой цигейковой шубки/шапки. Но однажды в театре русской драмы (музей природы) я видел Кощея Бессмертного. Костюмы и стишки, как и ныне, гарантировали приз от Деда Мороза. Выручали маски. А вот карнавальные головные уборы, колпаки и т.п. приходилось мастерить самим.
Сам Новый год пролетал, как во сне. Слаще предчувствие праздника и его послевкусие. Это как лимонные и апельсиновые дольки: мармелад съедаешь, а жестяную коробочку хранишь годы. Это как увядшее наутро «оливье» из холодильника «Орск» и холодные котлеты — вкуснее прежнего. Это как елочные базары: важна атмосфера, а не тощий товар. Это как пачки открыток, которые мама, улыбаясь, надписывала заранее ввиду перегруженности почты. Это как расцвеченные витрины с елочными игрушками, мимо коих я, зачарованный, бродил.
Красота всегда хрупкая. Кроме традиционных шаров, сосулек, на ветках меж мишуры и стеклянных бус созревали огурчики, помидорчики, луковички. Повелось это с Никиты Хрущева и его пристрастия к подъему сельского хозяйства. Религиозная тематика была под запретом, использовали советскую символику. Одна тема космоса чего стоила: ракеты и прочие спутники. Игрушечной фауны — от попугаев и обезьян до рыбок и свинок — тоже водилось в изобилии. Кроме стеклянных, висели мягкие их близнецы. Деда Мороза и Снегурочку изготовляли из ткани, ваты и пенопласта. Потом появились пластиковые деды морозы и снегурочки. Первые были теплые, а вторые — холодные… Лесную красавицу обязательно увенчивала звезда — с подсветкой и без. В конце 60-х в русле программы партии «Химию — на поля!» в продаже стали предлагать искусственные елки.
Впрочем, украшения для елки с энтузиазмом делали дома, в детсадах и школе. Вырезали снежинки, фонарики, фигурки из салфетки и фольги. В журналах публиковали секреты изготовления костюмов и игрушек.
На школьных елках мы устраивали натуральный «дождь». Делалось это просто: брали маленький кусочек ватки, наматывали на край «дождинки», мочили ватку и бросали в потолок – ватка прилипала к беленому потолку. Получаса хватало, чтобы украсить класс.
Дома мама вешала на елку шоколадные конфеты за ушко фантика. Начинку я тайком съедал, а фантик-пустышку аккуратно расправлял и оставлял на ветке, довольный своей хитростью. И только сейчас, набивая эти строки, вдруг понял, что мама все знала.
О текущем моменте
Прочитал у современного автора, что граждане СССР в Новый год сперва поднимали бокалы «за советский народ, за коммунистическую партию, за социалистическую родину». Все это чушь. Такого тостующего подняли бы на смех — в лучшем случае. Наверное, автор спутал его с телевизионным тостом «а-ля Брежнев». Подкорректировав, его провозглашают и в новом веке, превратив «пять минут», о которых пела Люся Гурченко, в прайм-тайм. А «Ирония судьбы-2» застенчиво рекламирует майонез. Но главное отличие в том, что тогда мы старались как можно дольше не спать, чтобы не пропустить чуда, а теперь стремимся скорее напиться, зная, что чуда не случится.
Новый год любим за то, что это единственная официальная дата, у которой нет политического подтекста. И потому этот праздник — общий и глубоко личный.
Новый год для меня — прежде всего мама. Сквозь толщу океана времени на дне Атлантиды я вижу ее, худенькую хлопотунью, в фартуке поверх платья, натруженными руками пошитого на «Зингере». И мне хочется крикнуть ей: не надо переживать, не отменят Новый год из-за пригоревшего печенья и все-все пройдет… Все, кроме чуда.
