Но имение осталось в фамильном владении, и «отряд не заметил потери бойца».
Пока остальные театры уже томились в отпуске, бурдрам демонстрировал неиссякаемую творческую мощь аж до конца июля — и благополучное настоящее, и радужные перспективы в виде студентов бурятской студии Щукинского театрального института, а также свежеиспеченных бурятских драматургов.
Это хлестаковщина
Воспользовавшись идеей театра русской драмы, однажды на ежегодной «Лаборатории РОСТа», учившего подростков основам создания драматургического текста, бурдрам с целью слепить наконец бурятского Шекспира объявил подобную лабораторию среди литераторов, владеющих бурятским языком.
Да вот, то ли в неблагоприятный день задумали проект, то ли плохо помолились духам, но литераторы не вняли, и пришлось театру включать безотказный ресурс — актеров, в массовом порядке «захотевших» стать драматургами.
Уже только поэтому лабораторные опыты под названиями «Долг», «Мачеха» и «Знаменосец» пришлось посмотреть…
В упомянутой драматургической лаборатории ГРДТ у кого-то из авторов-подростков все было отлично с постановкой проблемы, кто-то четко выстраивал конфликт, кто-то внятно заявлял тему, кто-то уверенно вел линии взаимоотношений персонажей, у кого-то здорово получалось передать настроение, а у кого-то закрутить перипетии, но главное — каждый текст был содержателен, потому что каждый автор знал, что он хочет сказать, в чем драма его героев и к какому результату он ведет свою историю!
Дети проявили сущностную способность театра — рефлексировать по поводу действительности, то есть действенно ее осмыслять и интерпретировать.
Бурдрамовские «драматурги» сумели только втиснуть в свои работы все темы, которые им удалось «сосчитать». Но выделить из этих своих «счетных палочек» главную и произвести с «палочкой»-темой какие-либо «математические» действия — не смогли. Потому что нечем мочь. За 2-3 лабораторные недели интеллектуальной профессии никто никогда не научит! Профессии. Никто. Никогда. Никого. Это константа. И взрослые многоопытные и по дипломам о высшем образовании вроде бы профессиональные люди — бывший худрук бурдрамы Эржена Жамбалова, замыслившая такую лабораторию, и нынешний худрук Саян Жамбалов — должны были отдавать себе отчет в том, что здесь быстрый результат — это авантюра, хлестаковщина.
Кружок «Умелые руки»
Впрочем, самозванство стало в бурдраме нормой. Сойжин Жамбалова, когда сочиняет музыку к спектаклям, называется не автором музыкального оформления спектаклей, а исключительно композитором, хотя диплома о получении этой уникальной профессии не имеет. Саян Жамбалов зовется режиссером, хотя никогда не учился на него. Теперь вот он еще и драматург...
Лаборатория стала апофеозом самозванства! Не драматурги оказались драматургами, груды бессмыслицы и бездарных фраз — пьесами, режиссерами назвались молодые люди, аб-со-лют-но не владеющие этой профессией, расстановка мебели стала называться работой художника-сценографа, а очень плохая самодеятельность — актерской игрой. Говорить об этих «пьесах» и «спектаклях» на языке профессии, то есть о художественных достоинствах, художественных средствах, художественном эффекте — невозможно. Потому что предмета нет. Нет ничего художественного в том, что театр выдал за полноценные спектакли. Записать бытовые диалоги и раздать реплики персонажам еще не означает написать пьесу. Сказать актеру в какие картонные двери он входит на сцену и возле какой табуретки встает — это не режиссура. Поставить посреди сцены стену, расставив вдоль нее убогую мебелишку, или за прозрачной перегородкой разместить ряды каких-то «водорослей» — для этого не надо иметь диплом театрального художника, унылый набор унылых арпеджио — не сочинение музыки. Этот кружок «умелые руки» не попал бы на сцену ни в одном театре, обладающем профессиональным менталитетом — аппаратом базовых понятий об эстетических нормах. Ни один уважающий свою профессию худрук даже не измыслил бы такое — принимать к постановке первые лабораторные драматургические опыты! Над этими «пиэсами» надо не один месяц тяжело работать сначала с литературным наставником и еще столько же с опытным и крупным режиссером, и даже не над постановкой, а именно и только над самим текстом, чтобы он, наконец, стал годным для сцены.
Нет драматургов — нет драматургии
Отсутствие современной национальной драматургии — колоссальная проблема и бурятского театра, и бурятской литературы, да и народа в целом. В природе бурят вообще нет потребности обсказывать действительность языком драмы, нет побуждения рефлексировать, да еще и публично — потому, собственно, и нет драматургов. Но полагать, что эту проблему можно решить за три недели лаборатории возможно только в случае, когда профессиональное сознание совсем оскудело и уступило место дилетантской самонадеянности. Это происходит у нас со всей сферой культуры, но для местного театрального процесса характерна вот какая последовательность: сначала театры удивительно легко, даже с готовностью теряют профессиональные ориентиры и адекватность самовосприятия, за этим следует стремительная утрата профессиональной формы на фоне напыщенного самообмана, после чего наступает истощение, глубокое равнодушие и бессилие. Подъем же со дна всегда тягостно длинный, порой до десятка и более лет. Бывают, конечно, и прорывы, но это случайность, а не закономерность.
И если оперный театр стал жертвой «сказочных аниматоров», то бурдрам унизил себя сам. За считанные годы он прошел все стадии деградации и достиг дна — инертного существования. А что такое существование? Это удовлетворение трех первичных потребностей — питание, защита, отдых. Сил полноценно осмыслить и интерпретировать то, что происходит сейчас в обществе, в жизни бурятского народа, у театра нет.
Он еще не до конца умер и считывает какие-то волнительные темы, но осознать их значимость, расширить их и преобразовать в систему образов и театральных знаков (чем, собственно, и является спектакль) уже не способен. Так, «пьеса» под названием «Долг» завязана на ситуации, в которой от молодоженов родня потребовала отдать их новорожденного малыша в семью бездетного старшего брата юной жены. Это, конечно же, попадание в те сдвиги, которые сейчас, в данный момент времени, происходят в сознании бурят! С одной стороны многовековой закон сохранения и выживания народа, традиция, для которой никогда не существовали такие понятия, как чувства матери и отца, их право выбора, не говоря уже о праве и чувствах ребенка(!), культурный код, по которому определяется принадлежность к роду, а с другой стороны мир, который сильно отличается от того времени, когда складывался этот культурный код, этот закон. Конечно, тут настоящая драма. И не психологическая, не социальная, а драма идентичности. А идентичность — вопрос, который сегодня встал перед бурятским народом ребром! И кому как не национальному театру рассматривать этот вопрос, если именно в этом и заключается миссия театра, как общественного института — ставить вопросы идентичности и искать на них ответы. Вся мировая драматургия — это обобщенная история о том, как человек идентифицировал себя человеком в разных обстоятельствах. Но наш национальный театр в лице «драматурга» и «режиссера» — какого-то развязного хлестакова, абсолютно слепоглухонемого к той национальной натуре, с которой его свела эта лабораторная авантюра, — драму идентичности смог осмыслить только как телемыльное соплежуйство!
«Пиэса» про бурдрам
Все три «пьесы» бурдрамовской лаборатории, по большому счету, про идентичность. Жаль, авторам об этом никто не сказал. Вообще, если бы целью было показать такую национальную особенность, как неумение ставить вопрос «про что?», то лаборатория бы удалась на славу. Потому что на вопрос про что «пьесы» ни авторы никогда не ответят, ни их литературные наставники, московские драматурги Михаил Дурненков и Анастасия Букреева, ни режиссеры не знают про что ставили, и театр не знает, а что он, собственно, несет своему народу, какую идею, какие смыслы?
Искусство это та сфера культуры, которая рождает идеи, рождает смыслы. Бурдрам не рождает ничего. Театр, год за годом интуитивно попадая в темы идентичности, дальше этого попадания не может пройти — ни выявить из темы проблему, ни рассмотреть ее, ни вывести ее к идее. В этом смысле показателен спектакль Сойжин Жамбаловой (злые языки говорят, что дочь вынуждена была подхватить «режиссуру» Саяна Жамбалова) «Полет». Формально он о людях, вынужденных покинуть затопленную под водохранилище деревню. На самом деле это спектакль о том, какие буряты бедные… ой, какие бедные буряты… ой-ой-ой, какие бедные-несчастные буряты! Этой «идеей» содержательность постановки исчерпывается.
Даже по форме он такой же однозначный — действие топчется, не развивается, не продвигается и, несмотря на 150 «финалов», никак не закончится. У создателей просто недостаточно элементарных профессиональных умений для того, чтобы тему, спектакль вывести не к катарсису даже, а хотя бы к какому-то внятному итогу. То есть что делает театр? Он ковыряется в ране, в травме, не давая возможности прожить боль и вынести из катастрофического опыта новое знание. Театр — садист? Нет. Просто, кроме идентификации бурят, как бедных жертв, театр бессилен дать что-либо еще. Для того, чтобы сформулировать что сказать своему зрителю, театру и, прежде всего, художественному руководителю, надо обладать профессиональным интеллектом — совокупностью таких качеств, как личный культурный бэкграунд, обширные знания, критическое мышление, виртуозное владение ремеслом, умение слышать и чувствовать время, и умение услышанное и прочувствованное облечь в художественные образы, слова и знаки.
Таких ресурсов у художественного руководства театра нет, и в этом смысле «пиэса» Саяна Жамбалова, ради драматургических амбиций которого, очевидно, и затевалась злосчастная лаборатория, конечно, пьеса не про бурят, как полагал автор, где главный герой — бурятский народ, естественно, герой (недаром же весь спектакль бегает, а он именно бегает, в доспехах воина времен Чингисхана) находит «священный грааль» — знамя предков, после чего наступает всеобщая благодать. Нет, это про будрам — театр, который все ищет и ищет свою собственную идентичность и свою миссию. И когда в очередной раз в результате поисков извлекает на свет божий бутафорскую подделку «знамени», начинает верить, что оно настоящее, потому что так сказала бабушка!
Проблема бурдрамы в инфантильности. Ему, насажденному в идеологических целях, никто не сказал, что можно (и нужно) осмыслять и овеществлять время и настроения общества, и никто не научил как это делать. Театр существует лишь как прикладной элемент, комментатор, но никак не лидер мнений. И этот инфантильный театр не может сказать народу, что он, народ, инфантилен, что пора уже перестать быть увальнем в игрушечных доспехах, за которого все сделают бабушка-дедушка-девушка. И шаман. Этот театр может только показывать, как надо пристроиться к «бабушке» — какие моральные обоснования найти, чтобы продолжать существовать по законам времени, которого нет. Ведь и сам бурдрам существует по законам родоплеменного «искусства» — так, как сказала «бабушка», будь она хоть дедушка, хоть жена, хоть чада с домочадцами.
Вот такой вот театр семейных действий.
