Напомним, аварию вызвали ошибки в производственном эксперименте и конструктивные недостатки реактора. Из-за перегрева произошло его разрушение, в атмосферу было выброшено большое количество радиоактивных изотопов, вызвавших долговременное заражение территорий. В радиусе 30 км от энергоблока была создана «зона отчуждения», откуда эвакуировали население и где работали ликвидаторы последствий аварии.
«Кто легкомысленно относился — те сразу умерли»
Уроженец села Тунка Тункинского района Андрей Иванович Иванов оказался в рядах ликвидаторов уже вскоре после аварии — в июне 1986 года. Ему было 19 лет, он проходил срочную службу в автомобильных войсках под Киевом. Срочники стали первыми, кого отправили на ликвидацию.
— В апреле бомбануло, в мае у нас ушла первая партия мужиков, потом 5 июня отправили меня. Был водителем многоосных тягачей «МАЗ-537», на которых привозили различную технику к месту аварии. В основном тракторы, бульдозеры, путепрокладчики БАТ, радиоуправляемые машины, которые расчищали крышу энергоблока. Перевозил пару многотонных кранов из ФРГ, каждый весил до 150 тонн. В СССР не было кранов, способных поднять 680 тонн, поэтому на строительстве саркофага использовались немецкие, японский и итальянский, — вспоминает Андрей Иванов.
Технику сгружали на площадке, оборудованной в 200 метрах от четвертого энергоблока. На здании были хорошо видны разрушения и следы пожара, крышу энергоблока разворотило. Видны были с площадки и другие энергоблоки АЭС, которые тогда продолжали работу. Запомнился и расположенный рядом «красивый молодой город» Припять, где жили энергетики.
— В саму Припять нас не пускали, был закрытый город, мы ездили с другой стороны Днепра. Запомнился «рыжий лес», хотя мы его называли черным. Проезжали по нему около четырех километров, везде валялись радиоактивные осколки от реактора. Страшно было, — рассказывает ветеран.
Из средств защиты были армейские «зеленые» респираторы из пористой массы. Они выдавались на каждую поездку новые, но иногда их не было, и приходилось пользоваться старыми. Технику при заезде и выезде обрабатывали, за людьми следили не столь тщательно. Но меры безопасности старались соблюдать серьезно.
— Кто легкомысленно относился — те сразу умерли на месте, их домой увезли в «цинковых гробах» сразу пять человек, из первой партии. Это были мои сослуживцы — с Ростова, с Улан-Удэ один. А у меня там еще до аварии проблемы со здоровьем были. В июле положили в госпиталь в Киеве с ожогами, почти 20 дней отлежал. Меня обожгло после дополнительного выброса радиации, я к этому времени месяц отработал. Сейчас у меня 2-я группа инвалидности, лучевая травма. Получил по документам 20,85 рентген, но реально их за три месяца было, конечно, намного больше, — говорит Андрей Иванов.
По его словам, для ветеранов Чернобыля раньше были льготы на квартиру и коммунальные услуги, бесплатный проезд, но «после монетизации их обернули в копейки, которые себя не оправдывают». Жалеет ли ветеран об этой странице своей жизни?
— Я не жалею и не горжусь. Чем гордиться, что облучение получил, что здоровья половины нет? Но и жалеть незачем: что было, то не вернешь обратно. Так что нечего жалеть. Что могу людям пожелать? Только удачи, и хорошей защиты от радиации, если такое повторится. У нас один «намордник» был. Хотя если по Японии судить, у них недавно было так же, как у нас в свое время, даже хуже, — считает Андрей Иванов.
«Приходилось ездить в самое сердце «зоны отчуждения»
Уроженец Еравнинского района Петр Григорьевич Белоусов в 1986 году, окончив военную кафедру ВСТИ, был призван на два года, и служил в Киевском округе под Черниговом начальником вещевой службы танкового полка. До водохранилища ЧАЭС оттуда было всего 50 км.
— Ночью 30 апреля нас подняли по тревоге и откомандировали в распоряжение 25-й бригады химзащиты. И 1 мая мы уже прибыли на точку дислоцирования — у тридцатикилометровой зоны, недалеко от Чернобыля, под Иванковым. Там развернули палаточный лагерь. Я стал начальником отдельного батальона материально-технического обеспечения. Кадровый состав — офицеры, рядовые, сержанты — мобилизовали с Чернигова. «Партизан» сдернули с производства прямо вместе с техникой: ездил человек на самосвале — с ним и прибыл, — рассказывает Петр Белоусов.
Основной задачей было обеспечивать жизнедеятельность лагеря — работу полевой бани и столовой, обработку личного состава. Одежда на людях, возвращавшихся из 10-километровой зоны, подлежала дезактивации либо утилизации. Фон замерялся дважды: до стирки в полевой прачечной, и после. Если он и после оставался высоким, одежда вывозилась на могильник, где ее закапывали. Бывало, что комплекты одежды по отдельности подлежали дезактивации, но сваленные в кучу начинали сильно «фонить», и дозиметрист требовал утилизировать.
Приходилось также ездить и в самое сердце «зоны отчуждения». Петр Белоусов вспоминает, как он ходил строго по тропинкам, проложенным дозиметристами. Радиоактивный графит после взрыва раскидало по всей территории, шаг в сторону — и можно получить огромную дозу радиации. Для борьбы с радиоактивной пылью дороги обрабатывали спецсоставом из машин на базе «БелАЗов», который, застывая, образовывал корку. Съезжать на обочину, где скапливались радиоактивные частицы, запрещалось специальными знаками. Имевшийся вначале парк из 50 машин по первости обрабатывали при возвращении, но вскоре технику перестали выпускать из десятикилометровой зоны. Водители пересаживались на них, добравшись до места другим транспортом.
— А когда первый раз приехал на четвертый блок АЭС, стоим у административного здания, курим, и ворона туда летит. Она села там на конек, посидела несколько минут, взлетела, полетела в нашу сторону, и в полете упала штопором. Вот пример, как радиация действует. Наши пожарные на том же месте работали, пока тоже падать не стали, — говорит Петр Белоусов.
У вертолетчиков, летавших над АЭС, закидывая блок свинцом, была очень большая ротация. Два-три, максимум четыре полета — и людей, набравших предельную дозу, приходилось менять. А вертолеты облучались настолько сильно, что были случаи, когда на базе от них страдало здоровье детей, игравших на взлетной полосе.
Тяжелое впечатление оставили эвакуированные деревни, где по улицам продолжали бегать куры, и висело белье — было неприятно и жутко.
Но было место и веселью, и курьезным случаям. Петр Белоусов вспоминал, как прибыли «Камазы» со свинцом для изготовления защиты, и одному боявшемуся за здоровье холостому лейтенанту советовали прятать его в трусы. Или случай, когда уже по окончании командировки он добирался попутным вертолетом, и увидел ныне знаменитую загоризонтную РЛС под Чернобылем.
— Я даже не понял, что это такое: какая-то стенка ажурная, полкилометра длиной. Уже спустя много лет, когда играл в «S.T.A.L.K.E.R», я узнал ее. Вообще игра хорошо передает атмосферу «зоны отчуждения», ведь локации рисовали с реальных объектов. Понятно, что у нас мутанты не бегали, но чисто визуально все очень похоже — пустота, заброшенность, — рассказывает ветеран.
Проблем со здоровьем пребывание под Чернобылем не оставило, хотя «подсели легкие».
— Я не жалею. Есть гордость за то, что я делал, что положено было, ведь я офицер. Это надо кому-то было делать, даже не по приказу, а по долгу. Страна сказала, и я обязан был это делать, у меня никаких сомнений даже не возникало, — говорит Петр Белоусов.
«Проявления нацизма — страшно»
Что же думают ветераны Чернобыля, некогда спасавшие Украину от последствий атомной катастрофы, о нынешних событиях на ее территории?
— Меня очень это огорчает. Конечно, надо уничтожить там национализм, из-за него сыр- бор. Я там раньше по селам сколько ходил — никто пальцем не тронет, везде накормят и напоят, и спать уложат, если надо, баньку предложат. Во многих колхозах там был — не помню, чтобы кто-то ненавидел россиян. А сейчас, конечно, беспредел натуральный, — говорит Андрей Иванов.
Похожее мнение и у другого чернобыльского ветерана.
— К украинцам я никогда плохо не относился и не отношусь до сих пор. Но эти проявления нацизма — страшно. Оно мелькало и в те годы, когда я служил, но мы тогда считали это пережитком прошлого. А сейчас я бы не хотел таких соседей, честно говоря: каким бы дом хорошим ни был, если соседи плохие, в нем жизнь будет не мила. Поэтому то, что сейчас делает наше правительство — это вынужденная мера для того, чтобы, в общем-то, всем жилось нормально, — считает Петр Белоусов.
