Обывателям они представляются бородатыми дядьками в окровавленных фартуках, держащими нож в одной руке и бутерброд — в другой. Но столь суровый образ очень далек от реального, в чем лично убедился корреспондент «МК» в Бурятии».
Ехать на интервью с сотрудником Республиканского патологоанатомического бюро я побаивалась — опасалась попасть в темный подвал с телами усопших и характерным запахом и упасть там в глубокий обморок. Однако оказалась в светлом здании с длинными коридорами и многочисленными кабинетами. Пока шла к нужному — ординаторской, невольно застыла возле огромного шкафа, где стоят стеклянные банки, а внутри «плавают» пораженные органы. «Рак легкого», «Эндометриоз матки» — гласят надписи на тарах. «Патологоанатомический музей», — пояснил голос за спиной, который и принадлежал моему респонденту — Аюне Шахаевой. Расположившись в учебном классе, мы начинаем беседу.
— Честно говоря, ожидала увидеть перед собой зрелую женщину, но никак не молодую девушку! Как вы пришли в такую непростую профессию?
— Быть врачом я мечтала с детства, но окончательно решила во время студенчества. Училась в медицинском институте Бурятского государственного университета. На втором курсе у нас была такая дисциплина, как нормальная анатомия, и появилась возможность посетить вскрытие. И до него я почти определилась со специализацией, а после точно поняла, что стану патологоанатомом. Хотелось знать не только клиническую картину болезни, но и ее течение на клеточном уровне, сравнивать эти процессы. Шесть лет отучилась на специалитете по лечебному делу нашего вуза, год — в интернатуре по патанатомии Сибирского медицинского университета в Томске и устроилась в республиканское патологоанатомическое бюро в Улан-Удэ, где и работаю четвертый год.
— И в чем же заключаются ваши должностные обязанности? Только ли в работе с покойниками?
— Если судмедэксперты устанавливают причины насильственных смертей, наступивших из-за всевозможных происшествий и несчастных случаев, то патологоанатомы — изучают изменения органов и тканей, вызванных различными заболеваниями, а также проводят сличение прижизненного и патологоанатомического диагнозов. Правильная и своевременная диагностика заболевания, знание этиологии и патогенеза важно лечащему врачу для выбора целенаправленных методов лечения и профилактики. Однако, вопреки расхожему мнению, мы имеем дело не столько с мертвыми, сколько с живыми — не только вскрываем тела, но и проводим прижизненную диагностику плюс занимаемся медицинской документацией, что, кстати, отнимает львиную долю всего времени. Исследуем как аутопсийный материал, полученный в результате вскрытия, так и биопсийный материал. Биопсия — морфологическое исследование прижизненно иссеченных или изъятых другим способом тканей или частей органов для целей диагностики или оценки эффективности применяемого лечения. То есть полноценно участвуем в диагностическом процессе наряду с другими врачами, хоть и не вступаем в непосредственный контакт с самими пациентами, которые, скорее всего, и не догадываются, кто изучает частицы их тканей, органов и образований.
— Вы постоянно взаимодействуете с биоматериалом. Наверняка при подобном риске для здоровья существуют и особые меры безопасности…
— Средства индивидуальной защиты — шапочки, маски, халаты, перчатки — одинаковы для всех медиков, как и прививки, и осмотры. Ну разве «одежда для рук» чуть поплотнее у нас. Важно аккуратно выполнять все действия, чтобы не навредить ни себе, ни коллегам, стоять с которыми нередко приходится бок о бок. К счастью, за мою недолгую трудовую деятельность никаких таких «аварийных» ситуаций не возникало. Наша безопасность — в наших же руках.
— У каждого патологоанатома есть своя «специализация»?
— Можно сказать и так. Мой профиль — опухолевые заболевания системы крови. Изучаю лимфатические узлы и костный мозг на предмет лимфомного или лейкозного поражения. Сейчас проводится не только гистологическое исследование операционно-биопсийного материала на стандартных окрасках, но и иммуногистохимическое. Это принципиально новый метод диагностики для нашего региона, например, для определения типа лимфомы.
— С какими возрастными группами работают и какие медицинские диагнозы ставят в РПАБ чаще всего?
— Основной контингент — пожилые, хотя есть и молодые, и, увы, совсем маленькие. А наиболее распространенные патологии — инфаркт, инсульт, сахарный диабет. Значительное место занимают онкологические заболевания дыхательной и пищеварительной систем, молочной железы, смертность дают ВИЧ и гепатиты. Но порой в мир иной люди уходят и при отсутствии каких-либо инфекций. Все случаи индивидуальны. С врачебными ошибками или халатностью лично я пока не сталкивалась.
— Что чувствуете, когда вскрываете трупы, как делаете это и сколько тратите времени?
— Никаких эмоций кроме профессионального интереса. Тело человека — объект исследования. Патологоанатом подходит к нему, как рабочий — к своему станку, и берется за дело, не углубляясь в лишние раздумья. Но не вскрывает тех, кого знал при жизни. Таково негласное правило. Сам процесс занимает около часа. В большинстве случаев используется техника полной эвисцерации по Шору — извлечение внутренних органов единым комплексом. Для этого используется стандартный инструментарий — нож, пинцет, ножницы, — который дезинфицируется впоследствии.
— В реальности морг выглядит так же, как в сериалах? Ну, огромные помещения, отдельные столы…
— В столичных медучреждениях, возможно, так и выглядят. Хотя в питерской клинике, где я проходила обучение, ничего подобного нет. Типичное здание патологоанатомического бюро предусматривает кабинеты руководства и вспомогательного персонала, гистологическую лабораторию, секционный зал и холодильную камеру, где на стеллажах хранятся трупы и откуда они забираются на экспертизу.
— Родственники покойных не высказывают странные пожелания относительно их подготовки к погребению?
— Сразу скажу, патологоанатомы не красят, не одевают и не бальзамируют покойников — этим занимаются санитары и танатопрактики. Насколько знаю, просьбы касаются в основном религиозных аспектов, а их немало, все-таки Республика Бурятия — многоконфессиональная. Мумифицировать людей как Ленина или Пирогова не просит никто — все предпочитают захоранивать их либо кремировать. Чаще родные и близкие умерших знали об их недугах и заранее были готовы к потере. Но иногда они нуждаются в разговоре с патологоанатомом.
— Бывали ли в вашей практике «приветы с того света»?
— Неоднократно читала о мистических случаях в патологоанатомических бюро, но сама никогда не видела их, да и коллеги тоже. Дело в том, что тела доставляются сюда после того, как констатируется смерть. Внезапные судороги и неожиданные воскрешения наблюдают реаниматологи.
— Ну а если мертвый вдруг оживет, как отреагируете?
— Никак, потому что уверена: такого не будет!
— Окружающих не пугает столь «мрачная» профессия?
— Поскольку окружение состоит преимущественно из коллег, то нет. Сперва старые знакомые, ставшие клиницистами, очень удивлялись моему выбору, но вскоре привыкли. Новые же, не имеющие отношения к медицинской сфере, искренне интересуются им. Отторжения с их стороны нет, есть лишь любопытство.
— Самый популярный стереотип, связанный с вашей работой?
— «Патологоанатом — это вечно пьяный мужчина, измазанный в крови и не расстающийся с топором» (смеется). На самом деле в РПАБ трудятся по большей части женщины и девушки.
— Чай около трупов тоже не пьете?
— Мы не можем делать это элементарно из-за СанПиНов, которые соблюдаются очень строго! Для приема пищи есть столовая. Еда и тело в одном холодильнике — скорее, кадр из какого-то фильма, чем картинка из реальной жизни.
— А график нормированный?
— Пять рабочих дней — с 8.00 до 17.30 — и два выходных. По субботам некоторые приходят завершить свои дела (хотя большинство успевает справляться с ними за трудовую неделю), а один доктор и один санитар выходят дежурить и выдавать справки.
— Высокую ли зарплату получают патанатомы?
— Среднестатистическую, как и все медики. Но она зависит и от стажа, и от регалий, и от прочих нюансов. Наша отрасль считается опасной, аж молоко за вредность выдается. Однако большой текучки кадров не наблюдается, ведь врач — больше призвание, нежели профессия.
— Каким образом отдыхаете от тяжелых будней?
— В нашей работе, как и в любой, нужно отвлекаться от нее. Я хожу в тренажерный зал, совершаю пешие прогулки на Верхнюю Березовку и, конечно, сплю при любом подходящем случае! (Улыбается).
— Кошмары не снятся?
— Вообще ничего не снится — настолько устаю!
— Кладбищ, наверняка, избегаете?
— Когда бываю в других городах, посещаю местные музеи и галереи, а также погосты и некрополи — например, Новодевичье кладбище. Интересно смотреть на могилы захороненных там знаменитостей и скульптуры, посвященные им, причем с точки зрения обычного человека.
— У специалистов по патологической анатомии имеется собственный кодекс чести — скажем, фотографии с телами не выкладывать — и свой язык?
— У всех врачей есть моральные устои. А конкретно у нас нет разрешения на фото-, видеосъемку, места для нее, да и желания на производство — как и на употребление сленга вместо медицинской терминологии. Это было бы неуважением к больным и покойным.
— Изменили ли вы мировоззрение, когда начали работать патологоанатомом? Верите ли в жизнь после смерти?
— Я стала относиться философски ко многим вещам, включая жизнь и смерть. Если человек родился, рано или поздно он умрет: в этом мире у всего должен быть логический конец. И каждый из нас верит во что-то — хоть в загробный мир (а это особенно актуально на земле, где жив шаманизм), хоть в самого себя. Без этого жить очень трудно.
— Не хочется бросить такой тяжкий труд и заняться чем-нибудь другим?
— Со временем у многих происходит профессиональное выгорание. Но со мной оно пока не случилось. По мере того, как развивается научно-технический прогресс, усиливается желание еще глубже постигать патанатомию, внедрять знания и помогать людям не только в своем, но и остальных регионах, трудиться на их благо, чтобы меньше болели и дольше жили.
