С некоторыми из них я, правда, обменивался словами, но никогда наша беседа не шла далее: «Конечная Шишковка?», или «Пятьсот грамм, пожалуйста. Спасибо», или «Вы крайний? Я за вами», или «Извините, не разменяете двушку?» Имелась в виду двухкопеечная монетка, чтобы позвонить по телефону-автомату. Судя по последней реплике, знаком с моими героями я очень давно. Однако с большинством из них и словом не перемолвился, и именно поэтому они олицетворяют для меня Улан-Удэ. Более того, если бы я вступил с ним в разговор, то вся магия города мгновенно пропала…
И поныне я не знаю, чем занимается та красавица, что жила в «хрущевке» по улице Куйбышева. Я помню ее тоненькой девчушкой, что ходила под руку с парнем из Первой школы. Потом она ходила под руку с футляром для чертежей, видно, училась в Техноложке. Позже прогуливалась с коляской, и даже в этом статусе мужчины оглядывались ей вслед… Потом я на много лет потерял ее из вида, и вдруг недавно встретил в том месте, где были двухэтажные бараки, а ныне «Еврозона». Она была в модных узких брючках — и легко бы вписалась в любую еврозону. Лишь шедшая рядом девочка обращалась к ней: «Баба, баба…» Почему при такой красоте и сногсшибательной фигуре за все эти десятилетия не уехала из Улан-Удэ на Запад, где ей место? Но я благодарен ей за это.
Благодарен я и безвестному хулигану, старше на пару лет, подметавшему клешами улицу Шмидта. Что не спился, не помер на зоне, и теперь при хорошей погоде седой, грузный, с костылем, разбитый инсультом, кормит голубей на «Арбате».
И поныне я знаю, чем занимается та буфетчица в «Байкале», что 20 лет назад не дала мне вина «Агдам» на вынос. Она так же, но с одышкой, командует буфетом.
Не знаю и не хочу знать, каков род занятий того холеного гражданина, которого помню еще жгучим брюнетом, потом с проседью в волосах, а потом и совсем седым. Я встречаю его с интервалом в четыре-пять лет, в разное время дня, в разных районах города, вид у него всегда сосредоточенный. За тридцать лет я дважды видел его в кафе «Лакомка» близ «Спутника», оба раза он пил кофе (раньше коричневую бурду, ныне «капуччино») и ел все тот же коржик с арахисом, который тщательно ломал на кусочки.
Отдельная группа лиц — с коими гонял футбол. Начиная с пыльных пустырей моего детства на месте Советской администрации, у гостиницы «Гэсэр», позднее на стадионе «Динамо» («Спартак»). Хвала Небу, мы были в разных командах, и по сию пору я не знаю их имен и кличек. Трех из них раз в год встречаю на «полянах» и спортзалах. Седые, пузатые, они так же неистово спорят из-за того, чей аут или угловой, и готовы лезть в драку с мальчишеским задором. А с одним нос к носу столкнулся на турнире ветеранов, мы упали, рассмеялись, как в детстве…
— Завесьте огурцов, пжалста, — сказал я в 1989 году пятнадцатилетней девочке, стоящей за прилавком Центрального колхозного рынка. Мать послала ее торговать, а огурцы я брал на закуску, меня торопили друзья. Она рылась в красной жестяной коробочке, набирая мне сдачи. Ту же фразу на том же месте я сказал ей в 2009 году. Пугающими выглядели шершавые морщинистые руки женщины, устало глядевшей в ту же красную коробочку из-под цейлонского чая. Огрубевшими пальцами она никак не могла ухватить монетку…
Куда чаще я вижу в бане одного человека. Он так же исправно носит веник и термос. Только термос с драконом сменил другой, со стальным отливом. Да и баню № 1 по Смолина сменили иные — на ПВЗ, Шишковке, ПОШ. Я помню его поджарым юношей, сгоняющим вес в парилке перед турниром (видел в «Спартаке» в боксерской секции). Позже — атлетом. Потом появился животик. С годами живот рос и тело медленно оплывало. И я бы, наверное, не признал его, кабы не большое родимое пятно на груди…
Лишь однажды, в родительский день, я узнал имя парня, с которым подрался в горсаду после танцев. Оказывается, он лежит на заудинском кладбище еще с конца 90-х. Просто лицо на памятнике показалось знакомым. Мы изредка пересекались с ним на улицах и одновременно отводили взгляды, как бы прощая друг друга.
Мои родственники и знакомые куда меньше выражают для меня Улан-Удэ, чем эти безымянные привычные лица. У родственников, друзей и знакомых есть имена, знаешь, где они проводят отпуск, как зарабатывают деньги, какие передачи ТВ смотрят, каковы их взгляды. По лицам тех, кто стареет рядом со мной, я слежу за бегом времени лучше, чем по календарю. И все же не они рождают атмосферу древнего города.
Это лица киоскерш, которые без слов подают мне нужную газету. Или лица часовщиков, которым раз в три года приносишь вставить батарейку или сменить ремешок. Эти привычные лица принадлежат кондукторам, уличным торговцам, газетчикам, водителям, милиционерам-полицейским и тем праздным горожанам, что бродят по улицам. Бывает, буфетчица-бариста знает о тебе больше, чем близкие, она знает род твоих занятий, что любишь пить, с кем встречаешься. С «привычными лицами» совсем не разговариваешь, а если и случается, то обе стороны заговорщицки обходятся строго ограниченным набором слов: «На остановке!», «Прямо и направо», «Спасибо», «Еще одну». Но — не более. Стоит только дать волю всем этим: «А помните…», и прошлое обесцветится. Подобные ошибки всегда превращают встречи школьных товарищей в тоскливые сборища.
Я не смог бы сосчитать привычные лица, а тем более их перечислить. Некоторые исчезают, и я этого не замечаю, другие внезапно возникают — тридцатилетние, которые детьми с ранцем за плечами пробегали мимо. Теперь я их встречаю в парке и на улице, они гуляют, держа за руки своих детей с ранцами за плечами. Привычные лица и еще непривычные, но которые со временем станут привычными.
