Ведь здесь содержатся люди не только с асоциальным поведением, но и с психическими отклонениями. Психиатрическая больница медико-санитарной части №3 УФСИН по Бурятии — тот самый случай. Наш корреспондент побывал под ее крышей и увидел все происходящее там собственными глазами.
Тайна закрытых спален
…На четвертом километре Спиртзаводского тракта Улан-Удэ, в исправительной колонии №8 строгого режима для так называемых «первоходов» стоит белое здание. Узкие зарешеченные окошки на втором этаже контрастируют с широкими «евроокнами» на трех остальных. За крохотными проемами находится лечебно-психиатрическое отделение, где сидят преступившие закон и одновременно больные душой, но не «буйно помешанные» и маньяки, как, наверное, считают неискушенные обыватели.
— Подследственные проходят судебно-психиатрическую экспертизу и, если признаются невменяемыми, направляются на принудительное лечение в психоневрологические диспансеры в Бурятии (Новая Брянь), Иркутской или Орловской областях, где для этого созданы все условия (как подросток, напавший на школу в Сосновом бору. — Прим. ред.).
— В нашем пенитенциарном учреждении уголовное наказание отбывают люди, которые не имеют слишком серьезных психических нарушений, хоть и числятся на учете. Многие из них — с умственной отсталостью, из неблагополучных семей и бывшие алкоголики и наркоманы.
…Сотрудники УФСИН — главный врач-психиатр МСЧ №3 ФСИН России Ирина Брюхова и начальник филиала «Психиатрическая больница» Сергей Шуба — просвещают меня по пути в тюремную психлечебницу. И хотя сама знаю, да и конвойный предупреждал, что «смотреть будут», неловко чувствую себя под пристальными взглядами осужденных мужчин (женщин тут нет — все они уезжают в аналогичную больницу в Ярославской области).
После многочисленных лестниц и коридоров мы оказываемся около камеры-палаты. Вслед за командой «Построиться!» раздается лязг ключей. Массивная дверь открывается со скрипом, и взору предстает просторное помещение. Вдоль стен, окрашенных бело-голубой краской, — несколько коек и стол, накрытый клетчатой клеенкой. По центру — осужденные, облаченные в такую же клетчатую, как клеенка, форму.
Заложили руки назад, опустили головы вниз, глядят исподлобья — несколько отстраненно, но, скорее, с любопытством, нежели с неприязнью, когда узнают, что «журналист приехал посмотреть жит-быт».
— Как поживаете здесь? — интересуюсь я.
— Как в тюрьме, — добродушно посмеиваются арестанты.
— Чем питаетесь?
— Всегда по-разному.
— А давно прибыли?
— Да все по-разному… Я, вот, месяца полтора назад. Нервная система расшаталась немного, — лаконично пояснил самый общительный, видимо, мужчина.
Понимая, что диалог не особо-то клеится, на помощь приходит врач-психиатр Баярма Пунцыкова и знакомит с диагнозами пациентов, не называя их имен — врачебная тайна ведь. Поэтому — условно-буквенные обозначения: «Б. отбывает наказание в исправительной колонии №1 и периодически проходит лечение у нас. Страдает нарушениями поведения, настроения, сна. Очень уж ему хочется домой… Г. тоже из ИК-1. Прибыл недавно. Инвалид III группы. В июле этого года будет проходить переосвидетельствование, на которое приглашаются медико-социальные эксперты... С. тут 10 дней. Также с нарушениями поведения. В. — три месяца. Та же история. Принимает таблетки. Сейчас ему стало лучше».
Киваю головой, словно китайский болванчик, а внутри — гнетущее ощущение. Как ни крути, психические заболевания — не ОРВИ, лечить надо дольше, и смотреть на людей с ними тяжело морально — что в неволе, что на свободе.
Схожая картина и в соседней палате, где осужденные находятся по полтора-три месяца. Некоторые освидетельствуются на инвалидность, некоторые идут на поправку. В свободное от процедур и обходов время читают книги, отгадывают сканворды, ходят на прогулки — по два часа каждый день. А вот на работу не ходят и на спальном месте находятся не в строго отведенное время, а когда им захочется, благо правила внутреннего распорядка позволяют это.
От раздражительности до мании величия
— С какими же проблемами поступают сюда? — пытаюсь составить общее представление, когда мы покидаем комнаты и заходим в кабинет.
— Преимущественно с расстройством адаптации, — пускаются в объяснения медики. — Человек впервые попадает в исправительное учреждение и не может приспособиться к новым условиям. Отсюда — раздражительность, нарушение поведения, настроения и сна. Много олигофренов — с нарушением интеллекта, мышления, памяти. В силу этой патологии они не ориентируются в ситуации и плохо осваиваются.
— А с более сложными случаями?
— С расстройством личности — эмоционально-неустойчивым и органическим. В первом случае речь идет о психопатии. Страдающие ею агрессивны к окружающим и способны к самоповреждениям. В декабре прошлого года у нас лежал такой товарищ — жестокий, импульсивный, неуравновешенный. Во втором дело касается шизофрении, которая вообще не была распространена в 90-х годах, когда я только начинала работать, и часто стала встречаться сейчас. Больные ею несут бред, видят галлюцинации. Некогда был тут один гражданин из Хабаровского края. Держался обособленно, не общался ни с кем. Разговорился лишь с клиническим психологом — заявил, что хранит золото Колчака. Был и другой — из ИК-2. Убыл в больницу Новой Бряни до выхода из болезненного состояния. С манией величия тоже попадались пациенты. Мнили себя полковниками.
— Что делать, если тяжелое психическое заболевание развивается прямо в местах лишения свободы?
— После специального обследования комиссия решает, представлять ли человека суду, а тот, в свою очередь, — освобождать ли его от наказания и отправлять на лечение. Сейчас у нас нет таких больных. Зато есть психологи, начальники отрядов, сотрудники республиканской соматической больницы при ИК-2, разного рода психотерапевты из республиканского психоневрологического диспансера и привлекаемые со стороны узкие специалисты региональных медицинских учреждений. Все они активно работают с нашими пациентами — помогают в адаптации, проводят беседы, выводят на контакт, разрешают конфликты, в том числе между осужденными, которые полностью исключить нельзя, но минимизировать можно, если сделать правильное расселение.
— Случается ли, что из лечебно-психиатрического отделения выписываться не желают и даже симулируют, чтобы остаться тут?
— Конечно, бывает, — говорит Сергей Шуба. — Ведь в больнице сравнительно облегченные условия по сравнению с колонией. В палате — всего по 4-6 человек, в отряде — от 50 до 100 человек. Найти общий язык гораздо проще, чем с целой толпой, согласитесь. К тому же в этом отделении практикуется индивидуальный подход, а пребывание здесь засчитывается в срок наказания.
— Но годами не лежат. Тем более общая вместимость не такая уж большая — 57 человек, — добавляет Баярма Пунцыкова. — Мы ведем наблюдение, продлеваем сроки, если возникает необходимость, и направляем на выписку, когда отсутствуют показания.
— Смирительные рубашки применяются? Чрезвычайные происшествия происходят?
— Фиксация предусмотрена в особых случаях, до которых не доходит дело, ибо буйные отсеиваются во время следствия. Да и выходящих из ряда вон ситуаций вроде нападений не наблюдается — порядок тщательно контролируется круглые сутки. А вот курьезы бывают. Однажды к нам прибыл китаец из Хабаровского края, который не знал русского языка. Зато местный осужденный отчасти владел китайским и помогал ему до тех пор, пока не нашелся переводчик. В основном же поступают граждане с постсоветского пространства. И в общении с ними обычно не возникает языкового барьера…
…Несмотря на непростые условия труда, никакой текучки кадров в «тюремной психушке» не наблюдается. Штат — всего десять человек: начальник ЛПО, три врача, пять медсестер да старшая санитарка. Часть из них — вольнонаемные сотрудники без специальных званий, которые уже привыкли к своей работе и признаются: это только со стороннего взгляда она необычная и пугающая, на самом же деле — рутинная. И, едва за нами закрывается дверь, вновь приступают к своим обязанностям.
