С другой — волна обращений матерей и жен военнослужащих, которые в какой-то момент вдруг перестали выходить с ними на связь. Женщины искали любой информации о своих родных и находили ее в том числе благодаря омбудсмену.
Как удалось выстроить работу аппарата в первые дни после начала военной спецоперации, как происходит информирование матерей и жен о погибших и раненых — об этом и многом другом мы беседуем с уполномоченным по правам человека в Бурятии Юлией Жамбаловой.
— После 24 февраля мир изменился. Как именно события на Украине повлияли на работу уполномоченного по правам человека в Бурятии? С какими вопросами к вам приходят люди?
— К нам сразу пошли обращения от родственников военнослужащих. Обращались мамы, жены, рассказывали, что их сыновья, мужья звонили им в последний раз 22-23 февраля. Нужно было что-то отвечать. Мы оперативно наладили взаимодействие с подразделениями минoбороны РФ, открыли горячую линию, записывали проблемные вопросы, адресовали их в соответствующие структуры, создали консультационный центр. Сейчас, когда само министeрство oбороны наладило этот процесс, напряжение спало, и такого вала обращений, какой наблюдался в первые после 24 февраля дни, уже нет. Единично сложные вопросы возникают — в частности, когда речь идет о наших военнослужащих, попавших в плен. Это тяжелая тема. Вопросы по пленным решаются на высоком уровне, в том числе с участием уполномоченного по правам человека Российской Федерации Татьяны Москальковой, вошедшей в рабочую группу министерства oбороны по военнопленным.
— Существует какой-то особый порядок доведения информации о погибших и раненых до родственников?
— Если военнослужащий погиб в ходе специальной операции на Украине, военные доносят скорбную весть лично семьям, не по телефону, а именно лично. О ранении — да, могут позвонить, сообщить всю необходимую информацию о бойце. У нас наложено сотрудничество с начальником медицинской части штаба 36-й армии. Если это госпитали в других регионах России, то в этом случае координирует обмен информацией полпред Бурятии при президенте России Игорь Зураев.
— С чем лично вам пришлось столкнуться в эти дни, что вас поразило?
— Мы получили настоящую фейковую волну, море провокаций, угроз, лжи. Наши женщины рассказывают, что им якобы звонят «оттуда» и сообщают о гибели мужа, сына, заставляют в это верить, сбрасывают фейковые фотографии, что и приводит к нервному состоянию в обществе. Я сама подвергалась агрессивной информационной атаке, когда на мой телефон стали поступать провокационные сообщения с Польши, Чехии, Германии. Такие, например, сообщения: «Как вам спиться, уважаемый уполномоченный?», «Забирайте своих солдат!» и прочее, все это сопровождается страшными фото. А каково получать такое женщинам, чьи сыновья и мужья находятся в этой горячей точке? Поэтому первая наша задача была — убедить родственников не искать сомнительные источники в Интернете, не подписываться на каналы в социальных сетях, где публикуется непроверенная информация. Одной из наших жительниц в качестве «доказательства» отправили фотографию загранпаспорта ее сына и приписали, что он находится в плену. Мама, естественно, в панике. Она обращается к нам. Спокойно разбираемся и выясняем, что, во-первых, военнослужащие не берут с собой загранпаспорта, во-вторых, загранпаспорт ее сына находится дома и к тому же просрочен.
— Вы вступали в диалог с теми, кто слал вам сообщения?
— Нет, конечно, просто блокирую. Были прямые угрозы от разных анонимных личностей. И с этим со всем приходится справляться самой, исходя из своего опыта. Такова новая реальность, которую надо пройти. Самое главное — не поддаваться на провокации.
— Что-то известно о беженцах, которых Бурятия готова принять?
— Никакой определенной информации по беженцам, готовым к размещению на территории Бурятии, пока нет. Но я слежу за тем, как работают мои коллеги в регионах, где беженцы с Украины стали фактом. И в случае необходимости коллеги поделятся с нами своим опытом. Но Бурятия не остается в стороне. В добровольческом центре «Добродом» открыт сбор помощи беженцам Донбасса. Там принимают товары первой необходимости — то, в чем сейчас люди нуждаются больше всего.
— Как институт уполномоченного работал в период пандемии, с чем пришлось столкнуться?
— Два пандемийных года не прошли бесследно, мы приобрели бесценный опыт работы в условиях ковидных ограничений, из-за которых большую часть личных контактов пришлось заменить общением в онлайн-режиме. Первая волна пандемии была психологически сложной. Люди боялись выходить на улицу, боялись ездить в общественном транспорте. Вы помните, как замерла жизнь на улицах города. Работники жаловались на работодателей, которые заставляли их выходить на работу. Вторая волна принесла другие проблемы: граждане жаловались на то, что не могут дождаться врача, купить лекарства. Были подтвержденные случаи неоказания или некачественного оказания медицинской помощи. У нас не было времени заниматься официальной перепиской с органами власти — нужные для людей решения принимались оперативно, по телефонному звонку.
— Так получается, что источником проблем граждан, обращающихся к уполномоченному, являются органы власти. Означает ли это, что институт уполномоченного находится объективно в некой к ней оппозиции?
— Я бы не сказала, что институт должен находиться в оппозиции. Наша задача не создавать новые конфликты, а уметь решать вопросы и договариваться. По этому принципу я и работаю. На мой взгляд, органы власти стараются улучшить ситуацию. Очень внимательно к нашей информации относятся глава Бурятии, председатель Народного Хурала, мэрия Улан-Удэ. Сейчас, чтобы пожаловаться на органы власти и получить немедленную реакцию, много усилий не нужно — достаточно зайти в Интернет и изложить проблему. Жалобы на власть стали очень доступной опцией в нашем обществе. Власти, напротив, крайне заинтересованы на них реагировать быстро и адекватно. Что касается конфликтов, то на фоне событий с Украиной мы еще раз убедились, что конфликтовать и уходить в оппозицию — не лучший вариант решения любой проблемы.
Конечно, люди сталкиваются с несправедливостью по отношению к ним со стороны чиновников. Для пенсионеров, сирот, инвалидов, многодетных, других категорий граждан мы как последняя инстанция в поисках справедливости. В 2021 году на имя уполномоченного по правам человека поступило порядка 1400 обращений, и я еще не беру в расчет устные жалобы. Должна сказать, что с легкими вопросами к нам не идут, часто люди приходят с готовыми решениями суда, принятыми не в их пользу. Казалось бы, безвыходная ситуация. Наша задача сесть и договориться, решить конфликт между сторонами.
— Со временем как-то меняются проблемы, или же они повторяются из года в год?
— Ежегодно мы фиксируем рост обращений граждан по вопросам жилищного обеспечения, медицинской помощи, социальной защиты. Эти сферы неизменны. Меняется лишь тематика проблем. Еще несколько лет назад, например, была актуальна проблема долевого строительства — много было обманутых дольщиков, люди выходили на акции протеста. Сейчас тема обманутых дольщиков утратила остроту. Были проблемы с дефицитом мест в детских садах. Мы видим, что напряжение спало, трудности есть, но они не носят массового характера. Решены проблемы с доступностью среднего образования. Ситуация не сильно меняется пока в сфере здравоохранения — эта тема все еще горит красным маячком и, наверное, пока будет гореть, потому что коронавирус никуда не делся. Сохраняются проблемы ветхого аварийного жилья: людей, главным образом, не устраивает предлагаемая за квадратный метр компенсация, потому что цены на жилье растут. Стабилизировалась после череды скандалов ситуация с решением жилищных проблем сирот. Люди получают жилье только после тщательного обследования на предмет его качества специальной рабочей группой, в которую вхожу и я. Но того тотального кризиса в социальной сфере, какой был несколько лет назад, уже нет.
Четверть всех обращений поступают от осужденных. Часто проводим встречи с гражданами, которые выходят на свободу после отбытия наказания. Они обеспокоены тем, что ждет их на воле. Не всегда работодатель примет таких, не всегда у них есть где жить, не всегда — на что жить. Отсюда и высокий уровень рецидивной преступности.
— Эта категория граждан доверяет вам?
— Думаю, доверяет. Мы, институт, условно говоря, на другой стороне пенитенциарной системы. Например, один осужденный не имел инвалидной коляски и вынужден был передвигаться по колонии на коленях. Жалоба была признана обоснованной, прокуратура вынесла протест, который был удовлетворен. С другой стороны, говорить о каких-то массовых нарушениях прав человека в колониях я не могу. Массовых нарушений нет, пыток или издевательств — этого тоже нет.
— Планируется ли объединение штатов уполномоченных?
— Практика совмещения в России есть лишь в двух регионах — в Тыве и в Москве, где уполномоченные по правам человека и по правам ребенка объединены. Бурятия — единственный регион, где уполномоченного по правам предпринимателей в период отпуска замещает уполномоченный по правам человека. Я лично вижу в этом конфликт интересов и думаю, что это еще будет регламентироваться. Институты омбудсменов весьма специфичны, у каждого из них свои задачи. Защищать детей или бизнес — это ведь совершенно разные вещи. Как и защита прав человека. Я в своей деятельности часто инициирую проверки в отношении тех же предпринимателей — по невыплате зарплаты, по фактам неправомерного сокращения, по деньгам «в конвертах» и прочее.
— Не многие знают, сколько сотрудников работает в аппарате уполномоченного по правам человека. Приоткройте тайну…
— Никакой тайны в этом нет. До недавнего времени у меня в аппарате было два сотрудника. Несколько дней как в штате появился третий — нам дали еще одну ставку. Потому что объемы работы растут в связи с новыми полномочиями, связанными с обращениями в суд. Сотрудники всех омбудсменов — по правам человека, по правам ребенка, по правам предпринимателей — работают в одном отделе администрации главы Бурятии. Мы также не имеем своего бюджета, за нами не закреплен автотранспорт.
