Был и другой «шэнэхэн», в переводе «новая земля». В паспорте моей мамы Валентины Истаевны Мантосовой в графе «место рождения» значилось: «г. Хайлар КВЖД». Без указания страны.
«Красная жопа»
Новой страной «шэнэхэн» для малоизвестного исхода стала территория КВЖД. «Стройка века» начата Россией на паях с Китаем в августе 1897 г. Одним из пусковых векторов стройки стало Забайкалье.
Если из агинских степей в нач. ХХ века уходили вместе со скотом, то будущие «хайларцы» шли в Маньчжурию, рассчитывая лишь на свои руки. Хайлар должен был стать железнодорожной станцией. «Золотая лихорадка» охватила улусы по обе стороны Байкала. Заработки на КВЖД будоражили.
Кнутом исхода-2 было обнищание коренного населения, особенно в иркутской стороне, где оно испытывало двойной гнет — русской администрации и «нойонов». В Хайлар после дальнего похода прибыло много западных бурят. Вместе с агинцами они образовали колонию условно «городских шэнэхэнцев». Как правило, то были бедняки. Без скота им в степях Маньчжурии делать было нечего. Но и страна КВЖД стала мачехой.
Историков можно понять: отследить бурят-хайларцев в силу их ассимиляции с монголами и даже с китайцами крайне сложно. Например, мой двоюродный дядя, иркутский бурят с русским именем, взял на окраине Хайлара монгольское имя. Об этом в конце 80-х сообщила моей маме пожилая китаянка, с которой они девочками ходили в начальный класс гимназии г. Хайлара. Гостья держала спину, будто находилась в корсете, и чисто говорила на старорежимном русском языке. «Господи, как я соскучилась по русскому языку!» — то и дело восклицала она. Еще бы! Ведь гимназию в Хайларе опекали в 1920-х офицеры Белого движения.
Толстый батюшка, вспоминала мама, больно драл косы за невыученный урок Закона Божьего. Позже мама начала ходить в школу-семилетку советских специалистов. Ученики русской гимназии, роняя фуражки с кокардами, стреляли из рогаток и кричали в адрес красногалстучных школяров: «Красная жопа!». Эхо гражданской. Девочка Валя также успела посидеть за партой японской школы. (В Хайларе была и татарская школа).
Сохранить язык предков, традиции «шэнэхэнским» бурятам Внутренней Монголии, понятно, было легче, чем хайларской диаспоре. Чего стоит только «Хайларъ» на каменном здании железнодорожной станции. Не надо думать, что западные буряты русифицировались (в чем их обвиняют). Многие, наоборот, монголизировались, как мой дядя. Моя родная тетя Апрээл ушла вглубь континентального Китая и, скорее, приняла китайское или корейское имя, язык. То же делали и агинцы — под диктатом кровавых 1930-х.
От красных фонарей до монастырей
В Хайларе царила разноязычица — китайский, русский, бурят-монгольский, японский, тюркский говоры. Русская речь зазвучала здесь еще в «нулевых» ХХ в. Но начиная с 1923 года чаще — из уст офицеров Белой армии, казаков барона Унгерна, атамана Семенова (в т.ч. казаков-бурят) и русских беженцев. Семья моего деда Исты Мантосова ютилась в избе с большой печью. Избу и печь сложили русские люди, бежавшие от ужасов гражданской. Дом они отдали за долги иркутскому буряту Шантыну (семья Исты снимала ее ценой поденной работы). И побежали дальше, в Австралию.
Рассказы мамы были похожи на плач и не претендуют на многое. Она родилась в Хайларе в 1920 году и бежала оттуда вместе с родными 15-летней. Ее рассказы — отзвук кровоточащих акцентов первой трети ХХ в.
Хайлар в те годы — Вавилон, Ноев ковчег, вместивший 5 тыс. жителей. В начале века город делился на два района: в новом находились железнодорожная станция, дома управленцев КВЖД, почта и телеграф. Старый район представлял собой длинную улицу глинобитных хижин, где жили китайские торговцы и немного монголов. Безлесные сопки лениво прорезала речка Хайлар — так именовали Аргунь в верхнем течении.
В 1920-х течение реки времени круто изменилось. Население Хайлара выросло вдвое. На улицах Старого города повозки торгашей с огромными колесами, запряженные быками, начали теснить громкоголосые русские извозчики — в сапогах и поддевках. На окраинах Хайлара выросли избы со ставнями. Ближе к центру открылись «Ресторанъ», синематограф, лавки с русскими вывесками, расширилась русская гимназия. Решительный приход цивилизации знаменовала улочка с красными фонарями, освещавшими публичный дом (тетя из этого дома, выйдя покурить, дала Вале леденец). Открылась и публичная библиотека, сделали придел к церкви. Новые горожане как бы стремились остановить бег, сохранить дорогой сердцу скол Русской империи.
Бурятская диаспора и на этом пестром фоне пыталась сберечь свое «я». Мама помнит доброго Сэсэн-ламу, что служил в Сумэ — небольшом дацане. Перезвон православной церкви не заглушал монотонного бормотания лам в «сумэ». Сэсэн-лама жил во дворе с семьей моего деда, по просьбе Исты проводил семейные молебны. Также в Старом городе отправляли ритуальные действа родовые шаманы. Валя Мантосова часто видела, как шаман на лавочке беседует с Сэсэн-ламой.
Хотя она родилась в Хайларе, но знала свой род и прародину. Ее мать Елена Мантыковна была из нукутского рода «хоогой». А мой дед Иста прибыл в Маньчжурию из улуса Аляаты, близ позднего Бильчира. Мама говорила, что она «боханская». От имени предка Монтоос пошла их фамилия. Ее она не меняла, несмотря на два замужества. Прадеды — Гунжэ и Таарсхан.
Всего, по рассказам мамы, на их улице в Старом городе жило до десяти семей иркутских бурят, еще столько же в других местах Хайлара. Агинских было больше. Западные и забайкальские буряты, бывало, роднились. Только казаки-буряты из южных районов Ара-Халха держались особняком.
Дед Иста лишь в «нулевых» годах работал на КВЖД. Потом на стройке начались сокращения из-за русско-японской и первой мировой войн. События в метрополии отзывались тревожным гулом рельс КВЖД. А в период революции и гражданской паровозы чадили далеко не каждый день. Не прибавлял стабильности и режим Гоминдана.
Еще один крутой поворот реки Хайлар — в нач. 1920-х. Советская власть вспомнила про КВЖД. Так в Хайларе возникли Новый город и поселок советских специалистов, где открылись советская школа-семилетка, магазины. Быков и лошадей на кривых улочках пугал путейский грузовик АМО.
После потери работы на ж/д путях Иста Мантосов перекрашивал во дворе лошадей. Коней дед Иста не крал — духу не хватило бы. Лошадей со стороны огорода по ночам под уздцы приводили хунхузы, не боявшиеся ни бога, ни черта. Зато «степные гангстеры» расплачивались самой устойчивой валютой в период Гоминдана — ланами серебра, их на глазок рубили топором. Дети Исты и Елены родились в Хайларе — дочери Апрээл, Дарья, Маруся, Валя и сын Исахов (Мантык). Жена Елена в счет аренды «пахала» на домовладельца Шантына — доила коров. Сынишка Мантык пас коров, возил воду, его сестры стирали, мыли полы в хозяйском доме и т.д. Одолевая страх, Исте надо было кормить семью. А также родственника — старого Хамну.
Наконец дед Иста временно устроился разнорабочим на железную дорогу. То была удача. Мама пошла в советскую школу.
Воровство-на-крови
Воровство в Китае самый страшный грех. Ты мог убить, и тебя могли оправдать, но за кражу — ни в жизнь! И жизнь, бывало, отнимали. Когда в Хайларе уже появился паровоз, притащивший приметы цивилизации в виде телефона, фонарей и продажных женщин, ворам в Маньчжурии отрубали правую руку. Чаще до средневековых ужасов не доходило — воришек забивали на месте.
Отхончик Мантык украл на хайларском базаре морковку. Пойманный, Мантык был избит торговцем так, что из уха пошла кровь. Никто из взрослых не думал вмешаться. Домой его привез русский извозчик. Всю ночь мальчик кричал, а под утро затих... Мама плакала, вспоминая младшего братишку. Слезы копились в морщинках и изливались мне за ворот. Поводя плечами, я думал: дать бы по ушам торговцу морковкой! Можно кирпичом. Рука бы не дрогнула. И китайский суд меня бы оправдал.
Простота — для воровства. У Мантосовых украли чемодан. Воры обтяпали дельце изощренно: чемодан подменили. Пропажу обнаружили лишь по прибытии. Чужой чемодан был похож на родимый, как две слезы. Внутри — кирпичи с клеймом «Хайларъ». Их закрепили распорками, дабы не вызвать преждевременных подозрений. Семья успела вывезти швейную машинку «Зингер» в деревянном корпусе да разную мелочь. Мама всю жизнь помнила о чемодане. В нем заключался сухой остаток многолетнего пота, пролитого на северном околотке Китая.
Пособниками осмелевших воров стали паника и давка на перроне Хайлара — страх перед японскими штыками.
Японская резня
В сентябре 1931 года началась оккупация китайского северо-востока японскими войсками. 5 декабря в Хайлар вошли части Квантунской армии. Повторился кровавый кошмар Нанкина, других городов Маньчжурии. Солдатам было приказано беречь патроны — жителей резали штыками. Офицеры состязались в сабельной рубке голов. Валентина видела, как японский солдат вырвал из рук матери грудного ребенка, подбросил и поймал на штык. Мужчин резали, женщин насиловали.
Одну зиму Валя Мантосова ходила в японскую школу. Отец хотел понравиться новым хозяевам города. Это потом пригодилось: при встрече с солдатами Валя кричала японское приветствие, стишок-хокку и кланялась. Солдаты смеялись и опускали штыки...
Японские вояки, войдя в Хайлар, поселок советских специалистов обходили стороной: СССР — это вам не икебана! Советы (в т.ч. Буркавдивизион) показали свою мощь в конфликте на КВЖД в 1929-м. Однако дома советских спецов начали пустеть. Белых офицеров японцы не трогали. Красных и белых защищали погоны и документы. Большинство жителей хайларского Старого города не имело понятия о паспорте. Они были «ничьи» — их и резали.
Японский террор крепчал. Стало ясно, что стишками-хокку тут не отделаешься. Не раз подросток Валя видела, как японский солдат мочится посреди улицы. Местных они не считали за людей…
Консульство в г. Маньчжурия задыхалось от наплыва желающих получить гражданство СССР. 15-летней Валентине Мантосовой прибавили год с целью получения паспорта. Иста стал Иваном. Молодые бурятки спешно выходили замуж за монголов, реже за китайцев и корейцев, укочевывали в Монголию и на юг.
Накануне отъезда старшая сестра Маруся (Маня) поругалась с мужем, он не хотел ехать в СССР. Но и оставаться было опасно: японцы ходили по домам. Муж Мани решил бежать на коне в Монголию. Маня спустя день бежала вслед за мужем. Лошаденку Мани поймали монгольские пограничники, бросили нарушительницу в кутузку. А там уже томился… муж. Кутузка представляла из себя яму. Яма мигом их примирила.
Мама, вспоминая Маню, смеялась. Смех сквозь слезы.
1937. КВЖД — НКВД
«О, Феодосия, Феодосия!..». Все детство я слышал это загадочное слово из уст мамы, она при этом затихала в кухонной суете. В крымском городе Феодосия мама отбывала ссылку в конце 1930-х. Из огня да в полымя.
СПРАВКА.
Дана настоящая гр-ке СССР тов. Мантосовой Елене Мантыковне, рожд. в г. Иркутске в 1885 г., по профессии домохозяйка, прибывшая по советскому заграничному паспорту за №060510 от 16 авг. 1935 г. и визе СССР г. Маньчжурия, которые сданы в Отдел виз и регистраций иностранцев УРКМ* Кр. 14 I 36.
Дана для предъявления в паспортный отдел РК милиции на предмет получения советского паспорта для проживания в СССР.
Отдел виз и регистраций иностранцев УРКМ Кр. — Колесников.
Упр. милиции УНКВД по Крыму — Булгаков.
Справка Рабоче-Крестьянской милиции Крыма датирована одиозным 1937 годом.
Многие работники КВЖД, прибывшие в СССР, стали его узниками. Смена имени на самое русское Ивану Мантосову не помогла. Его заключили в тюрьму. В ссылке Валя с мамой трудились на табачной фабрике. Это знаменитая табачная фабрика, основанная аж в 1861 году. Мальчишки от ворот фабрики шли за ними и дразнили: «Китай! Китай!».
Мантосовы были в Крыму далеко не единственными бурятами. Уже в 90-е смотрел телепередачу «Пока все дома» с первым красавчиком 60-х Вл. Кореневым, героем кинохита «Человек-амфибия». Интервьюер спросил о месте рождения киноактера. Коренев упомянул Крым, и спросил ведущего: не замечает ли в его лице восточные черты? Ведущий высказал предположение о кавказской крови. Коренев оборвал собеседника и объявил, что его бабушка была буряткой. «Буряты-то в Крыму откуда?» — изумился ведущий. «Да их же ссылали в Крым! Их у нас много было...» — засмеялся артист, сын контрадмирала, уроженец Севастополя. И вспомнил бабушкин чай с молоком. Бабушку привезли в Москву, чтоб студента ВГИКа не испортила бешеная слава. И внук не испортился.
Перед войной ссыльным разрешили вернуться в Улан-Удэ, но многие буряты, говорила мама, остались в Крыму (а крымских татар услали в Сибирь).
Ивана-Исту Мантосова НКВД позже отпустил: в штате КВЖД временный подсобник не значился. Вместе с дочерью Дашей он поселился у Гусиного озера. Маня, прибывшая в СССР кружным путем, осела в Улан-Удэ.
Бурятская диаспора Хайлара была распылена на огромном евразийском пространстве от Крыма до Юго-Восточной Азии. Сталин не верил бурятам, верил в панмонголизм. Их объявляли «японскими шпионами», расстреливали, давали лагерные сроки и ссылали.
Поразительно, что 1937-й стал кровавым как для советских людей, так и для жителей Маньчжурии — им датирована изуверская резня в Нанкине.
Ихтиандр, герой романа Беляева «Человек-амфибия», приплыл из реки Хайлар.
Хуже резни
Бурятскую колонию Хайлара урезали и садисты из отряда 731. Японская армия, захватившая Маньчжурию, готовилась к бактериологической войне с СССР. Мыши, крысы, сурки и другие грызуны заражались бактериями тифа, холеры, оспы, чумы. По показаниям некоего Мориты, только в Хайларском филиале №543 в годы второй мировой содержалось около 13 тысяч крыс, зараженных блохами. А в тридцатых годах в сараях на окраине Хайлара, где пас коров мой дядя Мантык, ставили опыты над грызунами, разводили блох. Кухня дьявола.
От мышей перешли к людям. В отряде №731 их именовали «бревнами». А с бревнами можно делать что угодно. Расчленять вживую, пытать током, обмораживать, заражать газовой гангреной... Заключенных привязывали к столбам, взрывали перед ними снаряды, начиненные шрапнелью с бактериями газовой гангрены, чумными и холерными блохами. «Бревен» требовалось все больше — подопытными были буряты, монголы, китайцы, русские. «Особые отправки — токуи ацукаи» со станции Хайлар производились ночью в другие филиалы отряда №731 в Муданьцзяне, Суньу и Тоане. Ножные и ручные кандалы, по отчетам штаба квантунской жандармерии, исчислялись тысячами штук.
Коренная хайларчанка, одноклассница мамы, подтвердила, что ни один бурят из «особых отправок» обратно в Хайлар не вернулся. Ни в тридцатых годах, ни позже.
Виток истории
Отправной точкой бурятского исхода можно считать нач. 17 века, когда первожители Баргуджин-Тукума, племена хорчинов-баргу, уходили в Маньчжурию. По сию пору на севере Поднебесной есть провинция Барга. Река Гарга, приток Баргузина — «ветка багульника» (маньчж. «гаргань»).
В конце 1940-х в столице БМАССР возводилось сказочное здание театра оперы и балета, в котором потом работала моя мама. Ирония истории: театр строили японские военнопленные, захваченные в Маньчжурии. В зимние каникулы студентка Свердловской консерватории Валентина Мантосова приходила на стройку в центре Улан-Удэ.
— Хайлар!.. — выдыхала пар в морозном воздухе. Бросив носилки, к ней подбегали изможденные люди в телогрейках и кепи.
— Хайлар? — строго переспрашивала девушка. Людишки в полувоенной одежке испуганно оглядывались на конвоира и кланялись:
— Корэ... Хайлар, Хайлар.
Странная девушка обменивалась с пленными парой фраз на родном языке. Они принимали ее за свою. Она бросала пленным обрезки мяса в снег — как собакам.
Иной виток истории. Сегодня новое поколение «шэнэхэнских» из Внутренней Монголии КНР уже не хотят пасти скот, переезжают в Хайлар.
Шэнэхэн — местность в Хулун-Буирском округе — в современном понимании не так далеко от города Хайлар. Несколько часов на машине. Но разделяет скотоводов и «городских» соплеменников пропасть. Да, первые сумели сохранить язык и обычаи, щедро полив «новую землю» потом. Хвала им. Хайларским бурятам это не вполне удалось. Кроме пота они полили эту землю кровью.
