Но охотники взяли луки со стрелами и выстрелили метко и разом. Камень cорвался, с грохотом упал в воду. От его удара волны вышли из берегов и выбросили русские лодки на берег.
И русские в знак дружбы в том месте позже поставили Крест.
Больше трех веков в глубине северной тайги стоит покосившийся каменный Крест. Выходит, это не красивая эвенкийская легенда.
Вообще первыми на берегах Ламу (Байкала) русские встретились не с бурятами, а с тунгусами-эвенками из рода киндигиров. Еще в 1626 году казацкий атаман Максим Перфильев доносил, что “шаманские” тунгусы “де ждут брацкие люди к себе тех государевых служилых людей, а хотят тебе, великому государю, брацкие люди поклонитися и ясак платить и с служилыми людьми торговатися”.
Именно эвенки, этот великий народ, предопределили историческую встречу русских и бурят, о чем склонны забывать в юбилейные дни.
К 1662 году в Северном Забайкалье стояло уже 4 острога, к которым были приписаны ясакоплательщики — эвенки. Был сооружен Баунтовский острог.
Продолжение маршрута
10 мая 2011 года из точки Б. (Багдарина) рано утром отошли два рейсовых микроавтобуса. Один был набит под завязку, а другой был пустым, но задерживался. Мне повезло — мордатый шофер, поколебавшись, взял с меня искомую тысячу. Я понял, что все места рейсовой маршрутки были скуплены. Наконец, прибыли человек пять — сплошь молодцы в новенькой камуфлированной одежде. Такой голубоватый камуфляж носит ОМОН.
Камуфляж дает кураж. Не выезжая из райцентра, бригада, обмывавшая сдачу какого-то объекта, закупила пять литровых (!) бутылей водки и столько же пузатых бадеек с пивом. В закупке спиртного активное участие принимал водитель, радуясь, как поросенок у корыта, выгодному заказу. Уже к очередному “чекпойнту” в Романовке, в 170 км от райцентра, вся эта спиртная наличность была опорожнена вместе с шофером (!). Вдобавок в Романовке бригада в “камуфляже” закупила водки еще.
Но камуфляж требовал выхода. Я был не в камуфляже — значит, чужой. И потому во время остановки в 100 км после Романовки взор лидеров пьянки пал на меня. Назовем их Хрюшей (водитель) и Тупашей (“омоновец”). (В салоне стоял ор — музыкальный и матерный, разобрать имен было невозможно). Конечно, ОМОН тут ни при чем. Но они явно косили под него. Изменились даже походки и позы — “под ментов”.
Эта парочка, играя бицепсами, потребовала от меня денег на водку. Денег не было. Мне сказали, что место тут глухое, труп найдут не скоро… Этот русско-бурятский тандем в моем сознании запечатлелся странным мутантом: кувшинообразное рыло перетекло в жирные бурятские щеки, которые были и со спины видать (когда он на переднем сиденье опрокидывал стопку за стопкой, они тряслись).
Это была ни русская, ни бурятская выходка. Это была, так сказать, интернациональная акция. Ибо у подлости нет национальности.
Обратная сторона официозной дружбы народов.
Я сошел на 196-м километре (не знаю, откуда велся отсчет).
Тайга расширяет глаза
Наивный, я надеялся на мобильный телефон. Но, оказалось, здесь действует "Мегафон", а не МТС.
Кругом лежала неоглядная даль трассы и тайги — признаюсь, я пал духом. Телефон молчал. До ближайшей бурятской Исинги было примерно километров двести, не меньше. И я пошел к бурятам.
Это было неверное решение.
Что такое северная трасса? Это "КамАЗы", проносящиеся раз в час, и очень редкие авто. Я прошел километров тридцать, не меньше. Пока не почувствовал признаки обезвоживания: язык как бы распух и не помещался во рту, на губах зашелушились волдыри. Под редкими мостиками воды не было, а была мокрая бурая трава. И тогда я углубился в тайгу километра на три.
Отец рассказывал, как в 1941-м они с наслаждением пили болотную воду. Я не верил. Но тут я увидел болотце, поросшее отвратительной коричневой тиной. Но с какой негой, упав в бурую траву, пил я, отплевываясь от пленки, эту жижу!.. Это прибавило сил и я вернулся на трассу.
За полдня пути попалось десяток иномарок (потом я перестал их считать), в большинстве полупустых. И за рулем их сидели (совпадение) сплошь буряты. На проносящиеся "КамАЗы" я почему-то не обижался, но тут… Увидев одинокого путника на пустынной трассе, буряты делали большие русские глаза и прибавляли газу. Некоторые делали вежливый крюк.
И здесь пошел снег с дождем. На мне были городские туфли и тонкая ветровка. Спичек не было — не курю. Я вновь почувствовал приступы обезвоживания, усиленное стрессом. За ним, я знал, следует острая сердечная недостаточность. Я снова побрел по высокой траве к знакомому болотцу, напился. И почувствовал безмерную усталость — фактически ничего не ел за весь день. На “сердечную достаточность” соплеменников я не надеялся.
Я пошел к сосновой роще — мне она казалась “теплой”. Это было еще километра полтора в сторону по кочковатой земле. Дойдя до сосны, я рухнул и потерял сознание на пару минут. Но и сосны не грели — они же стояли на вечной мерзлоте.
Мне уже было все равно.
Почему-то вспомнился анекдот про бурят. В точке А. (Аду) дьяволята спросили Сатану, накрывать ли крышкой котлы с грешниками-бурятами и такими-то. Сатана ответил, что таких-то надо обязательно накрыть, а то если вылезет один, то он поможет другому, а тот третьему... А вот бурят можно не накрывать. Если даже попробует вылезти из котла один, его ухватят за ногу и потопят другие. Этот анекдот я слышал от самих бурят.
…Ветер усилился, смеркалось.
Я забылся коротким сном. Проснулся от холода. Но я уже знал, куда идти. Снег немного стих.
Я пошел в русскую сторону.
Одолел 23 километра, сквозь редкий снежок считая столбы, в сторону Романовки, падал, отлеживался, вставал и все-таки приполз к заветному месту. К тому маленькому мостику через р. Булукты — деревянному, метров 10 длиной. Но у него были белые перильца, заметные издалека даже в темноте. И еще он стоял на повороте и здесь машины поневоле сбавляли скорость. Дойдя до мостика, я лег у перил.
Я не голосовал. Сил стоять не было. Да и бесполезно. Я даже не поднимал головы на свет фар и шум машин, которые проезжали хлипкий мостик аккуратно, тихо. Наверно, не хотели нарушить вечный сон бомжа.
Вечная мерзлота и вечная доброта
…И тут мимо головы мягко прошелестела малолитражка, проехала мостик и метров пятнадцать и остановилась, мигая габаритами.
— Эй, ты, живой, нет?!
— Живой, живой... — просипел я.
— Могу только Романовки, — сообщил русский пожилой мужчина.
Романовка прозвучала для меня как РОМАШКА.
Оглядев мою промокшую одежду, Агеич, как назвался спаситель, сказал, что к утру от меня — без спичек! — остался бы присыпанный снежком труп. “Тайга и в мае тайга, парень”. Он категорически отказался от моей жалкой сотни рублей.
Агеич довез меня до заправочной станции Романовки и столовой “У Околицы”. Столовая была круглосуточной.
Первым делом я выдул стаканов семь чая с молоком. Остальные рубли я предложил раздатчице, чтобы позвонить домой. Но и в Романовке действовал "Мегафон". А у девушки в телефоне кончился заряд. Я добрел до заправки и повторил просьбу. Я был уверен в отказе. Строгая светловолосая женщина сказала одно: “Только очень коротко”. Она сама сказала моим родным, что я нахожусь в Романовке возле заправочной станции.
Когда я вернулся в столовую “У Околицы” (а куда было податься?), о моей истории знали уже все работницы. Они предложили накормить меня бесплатно и пересидеть ночь в столовой. Но у меня не было сил даже сидеть. А потом работницы столовой истратили все свои мегафоновские деньги, чтобы дозвониться до моих родных — связь была отвратительной и приходилось звонить еще и еще…
Ночью помощь пришла.
…Прекрасные статные мадонны села Романовки, русоволосые и синеокие! Чудный русский мужик Агеич, чья рука на прощание оцарапала мою ладонь будто рашпилем. Рабочие люди, коренные северяне (не те, пришлые за золотом и нефритом), а потомки тех, кто три века назад воздвиг северный Крест. Для них добро выше денег и до сих пор святы традиции двух народов. Тот же “нимат”, когда добыча делится поровну между всеми, кто оказался в данный момент в тайге. Этот эвенкийский обычай взяли на вооружение русские первопроходцы. Потому и прошли всю Сибирь.
…Когда я лежал под сосной, поливаемый дождичком, малодушно прощаясь с жизнью, налетел порыв ветра и на меня упал ком снега. Словно ветер от каменного Креста прошелестел над необъятной, как море, баунтовской тайгой и дохнул в ухо: “Встань и иди!”.
И наконец. Помня о Кресте, я решил простить Хрюшу и Тупашу. Желаю им гладкой дороги по избранному маршруту от пункта Б до пункта А.
