27 июля в Москве прошла протестная акция в поддержку независимых кандидатов в Мосгордуму. Несмотря на то, что предстоящая демонстрация не была согласована с мэрией, для неё было определено место – проспект Сахарова, однако лидеры протестного движения заявили, что данная площадка для выражения их требований не подходит и призвали народ идти непосредственно к мэрии на Тверскую. В результате столкновений с полицией, силами Росгвардии и ОМОН пострадали люди как с той, так и с другой стороны. Центр Москвы на много часов был перекрыт, возникли проблемы с движением общественного транспорта, более 1000 человек были арестованы и провели ночь в отделениях полиции. Российское общество разделилось в своём отношении к случившемуся, одни клеймили и обвиняли власть, считая действия правоохранительных структур несоразмерными со степенью вины протестующих, другие возложили ответственность за беспорядки и кровопролитие на оппозицию.
Не остались в стороне и деятели культуры. Одни осудили власть, другие, как, например, директор Театра имени Евгения Вахтангова Кирилл Крок, призвали всех задуматься и найти альтернативные варианты для выражения своего несогласия. 31 июля на своей странице в социальной сети Фейсбук Кирилл Крок написал:
«Я до сих пор не могу прийти в себя от того, что произошло в субботу в Москве. Самые благородные цели, самые глупые и несправедливые поступки власти не могут оправдать то, что кто-то кинул клич и спровоцировал людей выйти на митинг, который ни с кем не был согласован. Самые высокие цели под лозунгом «За свободу выборов» не стоят разбитой головы, сломанной ноги простого человека, который просто гулял по Тверской, или поддавшись «революционным призывам» людей, по чьей вине произошли беспорядки, провел ночь в отделении полиции, а не дома».
Глубоко сочувствуя пострадавшим Кирилл Крок тем не менее продемонстрировал своё несогласие с методами борьбы оппозиции.
«Если каждый будет для себя сам решать – меня власть не устраивает, она плохая и её нужно менять (имеет на это полное право), то это не значит, что он может нарушать любые «неправильные законы» и выходить на несогласованные акции протеста. Иначе к чему мы придем дальше?»
Напомнил, что Россия исчерпала лимит революций: «Дорогие мои, прошу вас всех, и в первую очередь сторонников столкновений с полицией, задуматься о том, что в России исчерпан лимит на революции всех типов: «достоинств», «роз», и других». И призвал россиян к «эволюции отношений»: «Власть нужно и можно критиковать, она для этого и существует, но призываю всех - за эволюцию отношений в нашей стране».
Безусловно, с его стороны такое заявление – это смелый поступок. В театральном мире, где очень сильна либеральная оппозиция, сказать «против ветра» – противопоставить себя большинству. Неудивительно, что в Кирилла Крока тут же «полетели камни», и если отдельные оппоненты придерживались конструктивного диалога, то были и те, кто опустился до вульгарного хамства, в очередной раз демонстрируя, что подчас замшелый консерватор терпимее к чужому мнению, чем отъявленный либерал.
Гегель писал: «История учит лишь тому, что она никогда ничему не научила народы», ему вторил Хаксли: «Уроки истории заключаются в том, что люди ничего не извлекают из уроков истории».
Всё это уже происходило в российской истории. Также непримиримо выступала либеральная оппозиция, также безответственные «борцы с правящим режимом» выводили людей на «мирные» демонстрации, также были те, кто призывал к терпимости и благоразумию во избежание кровопролития.
Не услышали! Как сегодня не слышат и не хотят слышать тех, кто призывает к мирному, конструктивному диалогу с властью.
100 лет назад голоса Максима Горького и Владимира Галактионовича Короленко потонули в яростном хоре несогласных.
В январе 1905 года редактор либерального журнала «Освобождение» Пётр Бернгардович Струве, в своей статье «Палач народа», писал:
«Народ шёл к нему, народ ждал его. Царь встретил свой народ. Нагайками, саблями и пулями он отвечал на слова скорби и доверия. На улицах Петербурга пролилась кровь и разорвалась навсегда связь между народом и этим царём. Всё равно, кто он, надменный деспот, не желающий снизойти до народа, или презренный трус, боящийся стать лицом к лицу с той стихией, из которой он почерпал силу, – после событий 9 января 1905 г. царь Николай стал открыто врагом и палачом народа».
Забыв евангельские заповеди Струве отказывал царю, который не был виноват в этом кровопролитии, в прощении.
«Он сам себя уничтожил в наших глазах – и возврата к прошлому нет. Эта кровь не может быть прощена никем из нас. Она душит нас спазмами, она владеет нами, она ведёт и приведёт нас туда, куда мы должны идти и прийти».
И только очнувшись на чужбине, в эмиграции, вдруг осознал, что у него была единственная причина для критики Николая II, тот был излишне мягок с революционерами, которых, по словам Струве, нужно было «безжалостно уничтожать».
Как видим, даже в своём отрезвлении Струве остался сторонником крайних мер, чем однажды шокировал Василия Витальевича Шульгина, в шутку спросившего у него, уж не считает ли Струве, что и он сам должен был быть уничтожен.
«Да, и меня первого! Именно так! Как только какой-нибудь революционер поднимал голову свою – бац! – прикладом по черепу!», – без всяких шуток ответил бывший либерал, к которому видимо наконец-то пришло раскаяние.
Увы, слишком поздно. Миллионы безвинно погибших россиян уже были принесены на алтарь либеральных амбиций. А кровавый молох всё пожирал и пожирал новые жертвы.
Нет, фигура Струве замаячила передо мной не 27 июля, значительно раньше. Впервые я её отчётливо увидела на сцене Московского театра юного зрителя 7 ноября 2017 года, где в этот вечер, в рамках Биеннале театрального искусства, Юрий Бутусов, ныне главный режиссёр Театра имени Евгения Вахтангова, представлял свой спектакль «Дядя Ваня».
Ещё перед спектаклем зрителей предупредили, что в прочтении Юрия Бутусова «нет привычных чеховских интонаций, нет паутины взаимоотношений – точней, она в клочки разодрана. Каждый герой как будто вынут из ткани действия и предъявлен зрителю во всем обаянии и во всей слабости... Персонажи Чехова в исполнении «звезд» театра в трагикомическом неистовстве бросаются на бой с мироустройством. Есть мгновенья, где каждый высок, есть мгновенья, где каждый жалок. Эксцентрика, гротеск и буффонада, а все же речь в этой трагикомической клоунаде – о человеке, о жажде счастья, которая так естественна и так абсурдна».
Я же прочитала спектакль Театра Ленсовета через три русских революции.
Чеховский текст, который я знаю практически наизусть, 7 ноября 2017 зазвучал для меня, как революционные прокламации.
Я сидела и удивлялась, как я раньше этого не слышала.
На трибуну поднимались, то профессор Серебряков (Сергей Мигицко), то доктор Астров (Евгений Филатов).
Соня (Ольга Муравицкая) пошла дальше всех, она взялась за топор, она была сама Свобода, ведущая народ. И она крушила, крушила этот старый мир до основания, чтобы потом построить свой новый, в котором они с дядей Ваней отдохнут и услышат ангелов.
«Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верую, верую… Бедный, бедный дядя Ваня, ты плачешь… Ты не знал в своей жизни радостей, но погоди, дядя Ваня, погоди… Мы отдохнем… Мы отдохнем!».
Отдохнут ли?
100 лет назад нам уже обещали небо в алмазах. А что мы получили взамен разрушенного мира? Коммуналки! Которые спустя 100 лет опять крушит Соня. И так будет до бесконечности.
Но стремление человека к свободе неистребимо. Поэтому я так тогда (впервые) была очарована Серебряковым (Сергей Мигицко), хорошо быстро себя взяла в руки, ущипнула, проснулась и стала дальше уже наблюдать. Очень органично получилось – очарую, все привычное разрушу, раскачаю это болото, а потом по-быстрому смоюсь в эмиграцию.
Телегин (Сергей Перегудов) очень понравился, сначала до спектакля думала, зачем Юрий Николаевич Перегудова на роль Телегина взял, он же такой умница, красавец, у женщин, наверное, нарасхват. Ну, какой из него Телегин?
Отличный! Настоящий! Я его постоянно не видела, он на сцене лежит, а я его не вижу. А увижу и удивляюсь, что он здесь, оказывается, лежит. Живет, пьет, ест, ходит, а его как бы нет. Его не замечаешь. Вот он уже и на стену полез, а до него все равно никому дела нет. Его вообще нет, он лишний человек, – так, никто – приживала. Он что-то пытается говорить. Но кто его слушает? Разве он кому-то интересен, важен? От него отмахиваются, как от мухи – «Заткни фонтан, Вафля!».
Астров (Евгений Филатов) впервые понравился. После спектакля Римаса Туминаса с красавцем Владимиром Вдовиченковым он ассоциировался у меня с российской интеллигенцией, постоянно рассуждающей о себе, народе, Человеке(!), о своей великой роли, но более 100 лет топчущейся на одном и том же месте. А здесь Астров – настоящий такой мужик, за которым хочется не просто идти «в народ», а сразу на баррикады.
Дядя Ваня (Александр Новиков) – несчастный наш народ с горбом на спине, а на самом деле, со связанными крыльями. Действительно, зачем рабам крылья? Еще улетит. Бедный, пытающийся бунтовать.
Хорошо, вы все продадите, разрушите. А я? Куда я? Куда мы все? Соня, маман, Телегин? Ведь мы столько лет на вас горбатились, трудились не покладая рук. И что теперь? У вас хоть Харьков есть – заграница! А что у меня? Я ведь, дурак такой, даже денег не скопил на билет до «Харькова».
Нужна ли дяде Ване новая революция? Вот вопрос…
Вот такой театр! На сцене и в жизни. И сегодня, 3 августа, у этого спектакля второй акт и, как говорится, не приведи Бог увидеть в его финале русский бунт – бессмысленный и беспощадный.
