В этом году Сагаалган совпал еще и с годовщиной: 165-летием со дня смерти первого бурятского ученого.
Удивительно, но именно в подшивках старых казанских, петербургских и иркутских газет позапрошлого века мы можем найти новые неизвестные факты из жизни первого бурятского журналиста Доржи Банзарова. Нет, я не ошибся. Конечно же, Доржи Банзаров первый бурятский ученый, но это никак не мешает быть ему первым бурятским журналистом.
Я хочу рассказать об истории первой публикации статьи «Белый месяц» в «Казанских ведомостях», о неизвестной публикации этой статьи в самой популярной российской газете «Северная пчела», о неизвестных публикациях о Доржи Банзарове и о близких ему людях в «Казанских ведомостях» и в первой частной газете Иркутска «Амур» и, наконец, как подарок к Сагаалгану познакомить читателей с неизвестной статьей Доржи Банзарова. Итак…
Статья Доржи Банзарова была заказной
Вряд ли кто догадывается, что статья Доржи Банзарова фактически была заказной. Еще в первом номере «Казанских ведомостей» за 1846 год была опубликована статья о встрече Нового 1724 года в Санкт-Петербурге, автором которой, по всей видимости, был редактор газеты Александр Иванович Артемьев (1820-1874 гг.), возглавлявший ее неофициальную часть с 1844 года. Завершил свою новогоднюю статью автор словами: «При случае мы еще расскажем, как празднуется Новый год у других народов, и прежде всего у тех, которых мы видим в Казани и Казанской губернии». Потому вполне ясным становится предуведомление в статье Доржи Банзарова об исполнении обещания «сообщить когда-нибудь нашим читателям описание праздника Нового года у монголов».
Александр Иванович Артемьев сам учился в Казанском университете на восточном отделении историко-филологического факультета по разряду китайской словесности, изучая китайский язык под руководством архимандрита Даниила (Сивиллова). И как мы знаем из многочисленных свидетельств, студенты-восточники вне зависимости от курсов и отделений близко общались и сохраняли дружество спустя годы после окончания университета. Думается, Саша Артемьев и Доржи Банзаров, будучи сверстниками и приезжими, легко могли найти общий язык, тем более их научные интересы во многом совпадали, а Банзаров был знаком с библиотекой Артемьева.
Их знакомство позволило Александру Артемьеву обратиться к сокашнику с просьбой написать статью о Новом годе у монголов. Более того, вне поля зрения банзароведов осталась другая публикация Доржи Банзарова о бурятском празднике, ставшая естественным продолжением «Белого месяца». Которая хоть и не подписана, но, по нашему мнению, может принадлежать именно Банзарову. Либо какому-нибудь другому буряту, жившему в Казани, с детства знавшему монгольские праздники и спортивные традиции, владевшему пером и знакомому с редактором «Казанских ведомостей». Вдумчивый читатель обратит внимание на перекличку предполагаемой статьи и с «Белым месяцем», и «Черной верой». Именно в диссертации Банзаров говорит, что «Урус есть праздник обновления природы» и что он «и ныне исправляется калмыками и языческими татарами».
Впрочем, предоставим читателям самим судить об авторстве статьи, точнее, фрагмента большой статьи «Нечто об увеселениях во время Сабана». «Казанские губернские ведомости» (1847 г., №25).
Доржи Банзаров был не только автором «Казанских ведомостей», но и героем некоторых ее публикаций.
Так, в 25-м номере за 17 июня 1846 года опубликован «репортаж» о «Публичном акте в императорском Казанском университете», который произошел 9 июня 1846 года. В нем сообщалось, между прочим, о «публичной похвале» Доржи Банзарову и о том, «что рассуждения Банзарова «О Черной вере, или Шаманстве у монголов» (…) определено напечатать в ученых записках императорского Казанского университета».
Нашло отражение в газете и другое событие в жизни Доржи Банзарова. В 39-м номере за 25 сентября 1850 года был опубликован «Перечень заседаний императорского археологического общества за 1850 год», которое прошло 14 марта. И здесь мы находим целый раздел, посвященный Доржи Банзарову:
«Сообщено предложение отправляющегося по делам службы из Казани в Иркутск члена-корреспондента общества Доржи Банзарова о предполагаемом им наследовании древностей Восточной Сибири, если общество окажет ему в том содействие. Общество, по представлению Н.С.Савельева, положило: просить господина генерал-губернатора Восточной Сибири о поощрении г. Банзарова в ученых его занятиях, от которых можно ожидать многого для разъяснений древностей Сибири и о даровании ему средств, в свободное от службы время исследовать древности, столь обильные в том крае и столь мало еще объясненные».
Сообщаются в газете и подробности о жизни близких Банзарову людей, и официальные об Алексее Бобровникове, и личные впечатления редактора Александра Ивановича Артемьева о Галсане Гомбоеве и Галсане Никитуеве. Последние вошли в его статью «Прогулки по Казани» (1849 г., №5): «Ламу можно видеть и в самой Казани: лама Галсан Гомбоев состоит надзирателем при первой здешней гимназии: впрочем, он ныне почти совсем оставил свой костюм; но его предместник лама Никитуев постоянно носил свое одеяние и — боже мой! — какую сумятицу, бывало, производило появление его на улице: старый и малый забегали вперед, чтобы взглянуть ламе в лицо, пощупать ленты, развевающиеся с его шапки, прикоснуться к его великолепному халату… И серьезный лама кротко посматривал на этих любопытных, погруженный в созерцание трех совершенств Будды...».
«Белый месяц» в Санкт-Петербурге
Трудно сказать, какими были тиражи «Казанских губернских ведомостей», но вряд ли они были значительными и мало кто читал эту газету за пределами губернии. Чего не скажешь о столичной «Северной пчеле», тираж которой доходил до 4 тысяч экземпляров, возможно, и до 10 тысяч. Цензор и литератор А.В.Никитенко считал, что «провинциальные чиновники ничего не читают, кроме «Северной пчелы», в которую веруют, как в священное писание».
И вот на страницах этой популярнейшей газеты, причем в первом новогоднем номере, появляется статья Доржи Банзарова «Белый месяц» и печатается на первой странице под любимой читательской рубрикой «Фельетон».
Можно не сомневаться, что ее прочло абсолютное большинство подписчиков газеты, их друзья и знакомые во всех концах империи. Аудитория, несравнимая с казанской. Жаль, что статья вышла анонимно. Но каким образом она появилась на страницах столичной газеты, причем буквально перед приездом Доржи Банзарова в Санкт-Петербург? Признаюсь честно, в «Северной пчеле» я надеялся найти не новую публикацию Доржи Банзарова, а неизвестные или малоизвестные статьи Николая Семеновича Щукина, иркутского писателя и краеведа, жившего в столице и активно сотрудничавшего в столичной прессе. В «Северной пчеле» он постоянно публиковался с 1828 года и, можно сказать, был своим человеком. Не он ли устроил публикацию земляка? Вряд ли. Судя по всему, они познакомились уже в Питере. Но нельзя назвать статью и простой перепечаткой из «Казанских ведомостей» — она сокращена, отредактирована и из нее удалены все «мусульманские» реалии, важные для казанского читателя, но не всегда понятные читателям в других уголках империи.
Доржи Банзаров — шаман
Первые газеты начали выходить в Иркутске уже после смерти Доржи Банзарова в мае 1857 года. «Иркутские губернские ведомости», а в январе 1860 года — первая частная газета «Амур».
И именно на страницах «Амура» уже в первый год издания появляется статья, содержащая любопытные сведения о покойном бурятском ученом Доржи Банзарове. Публикация эта называется «О шаманах, как кудесниках» и подписана инициалами Н.П. В статье не только неоднократно делаются ссылки на работу Доржи Банзарова «Черная вера, или Шаманство у монголов», но и приводится замечательный факт из жизни ученого:
«До какой степени шаманство, так сказать, сроднилось с природою некоторых народов, доказывается следующим примером. Банзаров, получивший европейское образование, человек, совершенно чуждый всякого мистицизма, и притом воспитанный сначала в правилах буддийской религии, искренне верил в шаманов. Он сам, бывало, в кругу коротко знакомых любил «пошаманить». Сначала это казалось шуткой. Банзаров начинал нараспев произносить бессвязные слова, сопровождая их импровизированными жестами. Потом, воспламеняясь, мало-помалу приходил в какое-то исступление, так что в это время он сам казался каким-то странным, и присутствующие не решались помешать ему шаманить. После того он успокаивался как бы после сильного напряжения и по прошествии получаса становился опять европейцем».
Кто же скрывается под инициалами Н.П. и был ли он лично знаком с Банзаровым? Рассмотрев несколько кандидатур, в том числе и нашего земляка, верхнеудинского учителя Василия Николаевича Паршина, я остановился на другом педагоге, краеведе и археологе Николае Ивановиче Попове (1831-1878 гг.).
Уроженец Енисейской губернии, сын священника, Николай Иванович после окончания Иркутской семинарии в 1850 году был направлен на учебу в Казанскую духовную академию, которую и окончил в 1854 году. Вернувшись в Иркутск, был назначен преподавателем логики и психологии в местную семинарию. Последнее важно, так как автор статьи рассматривает шаманов как «замечательное психологическое явление». Другим аргументом в пользу авторства Николая Ивановича Попова являются примеры из его жизни в Енисейской губернии.
Но был ли он знаком с Доржи Банзаровым? Это могло произойти либо до отъезда Попова в Казань, либо по возвращении его в 1854 году в Иркутск. И, скорее всего, второй вариант предпочтительнее — тем более, что среди преподавателей Казанской духовной академии был друг Банзарова — Алексей Бобровников, который мог заочно познакомить земляков.
Что же касается службы Николая Ивановича Попова, то в 1861 году он перешел из семинарии на должность преподавателя русского языка и словесности в Иркутскую гимназию. Активно сотрудничал в Географическом обществе. Умер в Чите во время поездки на Дарасунские воды.
На этом мы заканчиваем листать старые подшивки, хотя я уверен, что они хранят еще много забытых и любопытных публикаций. Банально, но факт.
А теперь обещанная неизвестная публикация Доржи Банзарова
«Живое радостное чувство…»
«Живое радостное чувство, производимое обновлением природы при наступлении весны, доступно всем народам, не исключая диких и кочевых. Народы в различных странах по-своему выражали это чувство, которое турки и монголы изливали на празднике УРУС. Время, в которое он происходил, так близко подходит к сроку САБАНА, происшедшего от соединения древнего земледельческого обыкновения булгар с Урусом монголов.
Вот краткий очерк того, как монголы празднуют этот полевой праздник. Кочевые народы не имеют наших великолепных храмов, сбираются они для богослужения при алтарях, приготовленных самою природою: около холмов и гор, на которых делали (и ныне делают) небольшие насыпи — это обоны, посвященныя божествам места. В древности народ собирался туда, предводимый шаманами. Приносили с собой вина, мяса, кумысу и прочаго. Малая часть этих припасов употреблялась на жертву богам, которых шаман призывал в особых гимнах: он молил их даровать народу здравие, плодородное лето, обилие трав и умножение стад. В заключение проходили игры, о которых скажем ниже. Так было в Монголии до внесения в нее буддизма.
Но обоны пережили саму веру и сохранились доныне, переменив лишь несколько старинное назначение, потому что новая вера требовала того. Наружный вид нынешних обонов немногим отличается от древних, зато обряды переменились: вместо шаманов и их кровавых жертв являются ламы с приношением земных плодов и произведений скотоводства. Народ собирается к обонам так же охотно, как и в старину, одетый по-праздничному и красуясь на лучших конях, и никто из среды его не почтет тягостью пожертвовать для общественного угощения известным количеством вина и съестных припасов.
Но дело здесь не кончается одним только пированием: ему предшествуют борьба и скачка. Хозяева задолго до назначенного дня приготовляют своих лошадей к бегу, кормят их легким кормом, делают им репетиции и проч.; одним словом, на это смотрят, на успех своих коней, как на весьма важное дело. В то время, как народ собирается около обона для совершения обрядов, бегуны являются туда же, вычищенные и убранные, т.е. хохлы и хвосты перевязаны тоненьким ремнем, и при них уже мальчики, которые будут управлять ими. Они не одеваются ни во что, кроме рубашек и других необходимых нарядов, и садятся на лошадей без седел. Когда соберутся все бегуны (иногда их бывает более сотни, а иногда и две), то определяется, сколько лошадей, ра-зумеется, начиная с первой, обогнавшей всех прочих, должны получить награды и быть воспетыми перед народом. После того бегунов отводят от обона верст на десять или больше и пускают по команде. Между тем моление кончилось, народ идет к месту, где находится мета для бегунов, все глаза устремлены в ту сторону, откуда должны примчаться они. Наконец, к удовольствию народа, поднимается пыль и слышны голоса, …и вот прибегает счастливый победитель; громогласныя восклицания приветствуют его. Пестрая масса народа волнуется и подвигается к верховым лошадям своим, все садятся на коней и отправляются куда-нибудь к юрте. Здесь все садятся на войлоках, под открытым небом, образуя два параллельных полукруга; в середине сидят почетнейшие лица, на одном конце женщины, на другом все прочее. Вдруг голоса умолкают, и к центру полукруга подъезжает верхом молодой человек, хорошо одетый, ведя за собой первого бегуна, обращается к первенствующему лицу собрания, произнося все его титулы, и стихами (готовыми или импровизированными) начинает выхвалять достоинства коня, не забывая и счастливого хозяина. Эта сцена повторяется столько раз, скольким лошадям назначены награды.
Впрочем, к чести степных поэтов, надобно сказать, что стихи, произносимые в честь коней, не однообразны и не лишены поэтических красот.
Затем начинается борьба. Борцов покрывают халатами, подводят каждого из них к почетному лицу, который считается его покровителем. После поклона перед ним атлет получает от него род благословения, и его ведут на арену, т.е. в середину полукруга. Здесь водят соперников кругом, все еще покрытых: вдруг отнимают покрывало, борцы являются нагие, прикрытые самым необходимым только платьем, и грозно ходят друг за другом, стараясь уловить соперника. Наконец один пользуется счастливою минутою, хватает соперника, и ловким ударом в ногу или гибким изворотом тела валит его на землю. Его вмиг накрывают халатом при криках торжествующей стороны, потому что для большего интереса при борьбе зрители делятся на две партии, и каждая партия берет исключительное участие в одном только борце.
Здесь мы описали игры обона, но из этого можно заключить разительное сходство и между Сабаном, и признать их первоначальное родство. Дело в том, что булгары, как народ промышленный и земледельческий, праздновали ежегодно начало земледелия под именем Сабана (плуг), а монголы, покорив булгар, прибавили к Сабану скачку и борьбу и тешились на Сабанах, как на родине своей Монголии при обонах».
