Недаром говорят: кто в армии служил, тот в цирке не смеется. И речь не только о забавных случаях из серии «нарочно не придумаешь», но и о волнительных, и о трогательных. Своими историями о срочной и контрактной службе поделились в честь Дня защитника Отечества и наши земляки.
— Лет десять назад при университетах существовали (и сейчас возрождаются) военные кафедры, откуда выпускались с гражданским дипломом и воинским званием. Например, учитель английского языка и лейтенант запаса. Моя специальность — военный переводчик — востребована не во всех войсках. Она не нужна в пехоте и стройбате, но нужна в ВДВ и ГРУ. Вот я и служил с 2007-го по 2009 годы: сначала — в миротворческих силах, потом — в бригаде специального назначения главного разведывательного управления. Застал то время, когда министром обороны был Анатолий Сердюков, а двухгодичная срочная служба в армии менялась на полуторагодичную и затем — на годичную. Наша часть стояла под городом Самара, в сорока минутах езды от него (сейчас она находится в Тольятти). И в части был прапорщик по имени Жобир, по национальности узбек, а по вероисповеданию — ревностный мусульманин. Сам ездил в Мекку, его жена и дочери ходили в хиджабах, пять раз за день совершал намаз. Часто смотрел на меня, а однажды подошел после развода, сложил руки за спиной, наклонился и сказал: «Здравствуйте, мой дорогой!». Я опешил и ответил так же: «Ну, здравствуйте, мой дорогой!». «Мой дорогой, у меня к вам есть небольшой вопрос», — говорит. «Ну, давайте уже, мой дорогой, ваш вопрос», — говорю. «Мой дорогой, вы случайно не мусульманин?». «Нет, мой дорогой, я случайно не мусульманин. Я буддист!». Видели бы вы это лицо, преисполненное удивления, ошеломления и разочарования! И тут прапорщик выдал феноменальную фразу, которую я стараюсь почаще использовать в своей жизни: «Мой дорогой, как вы разбиваете мое сердце!». Видимо, человек искал единомышленника, хотел поговорить об Аллахе и исламе (вера, которую я, кстати говоря, очень уважаю), и логично предположил, что если азиат — не христианин, то мусульманин. После того случая я встречал его и желал: «Ну, помогай вам бог». А он ответствовал: «И вам помогай бог, мой дорогой!». И каждый думал о своем боге. В армии у меня были друзья — узбеки и таджики, казахи и калмыки, татары и башкиры, буряты и русские. Все мы, разные, служили одной стране. Но Жобир запомнился навсегда.
Александр Левашов:
— Запомнилось несколько случаев. Будучи ведомым автоколонны, заместитель командира части по технике заблудился в зимней степи и чуть не заморозил насмерть весь личный состав. Не умел читать карту, собака. Как-то ел консервы в одну каску, а все люди, вверенные ему, сидели голодные два дня.
Однажды за то, что, будучи дневальным по штабу, я ушел с тумбочки, командир полка посадил всех дежурных по штабу, включая офицера, на десятидневную гауптвахту. Через три часа меня забрали оттуда, а остальные так и мотали десять суток ни за что.
Раз зимой замполит нашел водку в казарме у солдат и приказал построиться подразделению на плацу через полчаса. В назначенное время приходит, все стоят смирно. Он кроет матом, достает из сумки две этих бутылки и приказывает солдату тут же разбить их. От разлитого заклубился пар. Уже успел перелить ее, и залить туда воды, которая и запарила на морозе.
Александр Кочетов:
— Проходил срочную службу в Монголии с октября 1977-го по ноябрь 1979-го. Наша 133-я площадка находилась напротив города Чойбалсан, за рекой Керулен. Служил водителем-сапером в отдельном батальоне. Как-то раз летом, на втором году, поехали на Халхин-Гол откапывать танки, оставшиеся с войны. Было несколько единиц техники, в том числе два бензовоза с керосином для вертолетов. В процессе откопали три танка. В одном находились останки экипажа, не знаю только, куда дели их. Жили там недели полторы. Пару раз с командирами ездил в гости к монголам в погранотряд, где угощался местной водкой — архи. Привозил ее и сослуживцам. В общем, командировка проходила нормально. Пришла пора возвращаться в часть. Вертолеты так и не прилетели, керосин пришлось слить в степь. Где-то на половине пути (в кузове у меня сидел взвод разведки) слышу: орут что-то. Стали крениться на одну сторону. Остановился. Оказывается, у моей машины оторвалось заднее правое колесо вместе с частью моста. Кое-как приспособили тросами и проволокой. Дотянул до монгольской погранчасти — другой уже, где меня и оставили в машине с сухпайком дня на три. Воду брал у монголов, чай варил на костре. Познакомился с монгольским пограничником по имени Лувсандорж Дандрат. Находили общий язык жестами и знаками. Он приносил мне горячего с кухни, подарил кучу монгольских марок. Так что вынужденная остановка оказалась сносной. На четвертый день приехала помощь. Думал, привезут задний мост целиком, заменим — и в путь. Но привезли цепь. Привязали ею мост к раме и поехали домой вечером. По дороге ночью встретили стадо дзеренов. Проснулся охотничий инстинкт. Как давай гоняться за ними на машинах! В итоге задавили трех, освежевали, забрали с собой и поняли, что… заблудились. В пылу охоты не заметили, как сбились с дороги (хотя ее как таковой и не было, обычная полевая колея). Увидели впереди какой-то огонек и поехали на него. Проехали километра три в этом направлении и заметили больше огней, охватывавших полукругом. Тут-то и дошло, что нас окружают: путь пролегал вдоль китайско-монгольской границы, и мы не заметили, как пересекли ее. Волосы дыбом! Разворачиваемся, тапку в пол — и драть в противоположную сторону. Гнали не помню сколько километров, но огоньки незаметно отстали и потерялись. Остановились, перекурили. Начало светать. Вскоре наткнулись на свою дорогу. Дальше ехали без приключений. Когда добрались до места, жарили свеженину и радовались, что не попали к китайцам. А откопанные танки вывезли, в конце концов. Один увезли в Улан-Батор, два отправили в СССР.
Баиржаб Бадмаев:
— Служили мы в Чеченской Республике, на горячей точке, в 2000 году. С первого дня в службе нашей присутствовали страх и опасность... Каждый день кругом раздавалась стрельба, а прямо над головами проносились вертолеты с настолько высокой скоростью, что я всегда побаивался их. Был водителем, и каждая командировка сопровождалась риском, но, слава богу, проходила более-менее нормально. Поначалу тяжело приходилось с едой и даже посудой. Одной ложкой с одного котелка около семи солдат ели недосоленную гречку — сухую, без тушенки. Никто не нарушал это братство и не съедал лишнего. Примерно через месяц несколько солдат пошли собирать котелки да ложки по разным местам. Вроде насобирали, принесли в часть, промыли, прочистили, решили проблему. Бывали и страшные минуты. Ночью посыльные бегали с криком: «Тревога! Тревога!!!». Мы соскакивали с нар и, одевшись на ходу, разбегались по своим блокпостам. Думал: «Неужели меня убьют сейчас? Как же остаться в живых?». И сосредотачивался на тех боях со всей трезвостью ума и рассудка. До сих пор с гордостью вспоминаю, как однажды утром в строю троим солдатам вручили благодарственное письмо «За отвагу и самоотверженность» от Верховного главнокомандующего Вооруженными силами РФ Владимира Пyтина. В том списке оказался и я. Помню: оставалось десять дней отслужить, и в тот момент еще нескольких солдат отправляли в командировку на неделю. Я тоже попросился, но многоуважаемый капитан Бурдин не отпустил. Сказал, чтоб возвращался домой живым.
Болот Ширибазаров:
— Я осознанно готовился к службе в армии, занимался спортом, много бегал, подтягивался на турнике. Но за пару месяцев до призыва получил травму левой руки. Вдобавок на комиссии у меня обнаружили подростковую болезнь коленных суставов. Так и оказался непризывным. Но хирург спросил: «Хочешь служить?». Я ответил: «Очень!». И он написал: «Годен».
Попал служить в пограничные войска, в Хинганский погранотряд. Поскольку личное дело было почти идеальным, меня сразу же направили в окружную школу сержантов в Приаргунске. Выкручиваться не стал, понадеялся, что болячки «закачаются с нагрузками». Не «закачались». Практически с первых дней учебный взвод начал «попадать» из-за меня. Мы должны были отжиматься минимум 50 раз за один подход, а я со своей левой рукой, не зажившей толком, не мог выжать и десяти. И, пока не выжимал свой полтинник, все продолжали отжиматься. Дальше — больше. Вскоре мы начали бегать марш-броски по 18 километров до полевого учебного центра. На первом же из них к середине маршрута у меня отказали ноги из-за пресловутой подростковой болезни. И вторую половину маршрута меня, 85-килограммового, несли на руках однополчане — с автоматом, в тяжелом армейском бушлате, длиннющих валенках и ватных штанах. Встал вопрос о моем отчислении. Но те, кого отчисляли из школы сержантов, попадали во взвод обеспечения центральной котельной, проще говоря, в кочегары. И я держался за эту школу, как клещ, а взвод яростно пытался избавиться от меня.
Старшина роты, старший (страшный) сержант Мордвин (в будущем — заместитель командира батальона ГИБДД Республики Бурятия) принялся ставить дневальным чаще остальных, чтобы мог тренироваться после отбоя в сушилке. Но делать это, когда все спят, а тебе 18 лет, так себе мероприятие. Я впал в уныние, и никто не сочувствовал мне… И вот однажды ночью на тумбочке я написал стишок — вдруг нашло. Второй дневальный, стоявший рядом, заметил и попросил написать посвящение его девушке. Я написал. Спустя неделю в очереди стояла вся учебная рота. Так я стал ротным поэтом. Сержанты начали заниматься со мной индивидуально, а курсанты — прикрывать, потому что в благодарность я сочинял целые поэмы их девушкам и мамам. Через семь месяцев стал сержантом, и дальнейшая служба, несмотря на кучу новых приключений, в целом прошла весело, а, главное, без «попадосов».
