Каково это — работать с мертвыми, о необычных случаях в работе, ответах на часто задаваемые вопросы Ярославна рассказала в интервью «МК в Бурятии».
— Я — заведующая клиникой диагностической лаборатории в Республиканском наркологическом диспансере. Работа в патологоанатомическом бюро моя вторая работа, но тем не менее очень важная. Еще преподаю патанатомию у студентов медицинского института. Занятия проходят здесь, в бюро, где все наглядно и понятно. Неотъемлемой частью моей жизни является общественная деятельность — я занимаюсь благотворительностью и устанавливаю точки буккроссинга, а еще пишу песни и фотографирую.
Пришла в профессию, определившись с выбором на третьем курсе. Училась в БГУ, тогда он назывался медицинский институт, и у нас на третьем курсе был цикл по патологической анатомии. Лекции вела Зубкова Лариса Леонидовна, которая тогда была начальником патологоанатомического бюро. Вдохновившись ее лекциями, практическими занятиями, я решила, что стану патологоанатомом. Пришла, просто напросилась попробовать поработать летом, посмотреть. Тогда моими наставниками стали заведующая отделением Ирина Витальевна Бархонова, сейчас она является главным врачом, и Эржени Бадмаева, мой учитель и друг.
— А не страшно было первый раз в морг зайти?
— Было страшно интересно, потому что многое зависит от харизмы и лидерских качеств руководителя. Я была тогда вдохновлена словами Ларисы Леонидовны о том, что в бюро мы никуда не спешим. Если надо, можно всегда выйти, и продолжить чуть попозже. А если вдруг нужно куда-то отлучиться, любой коллега может тебя подменить. Здесь выходные как выходные, праздники как праздники, работа у нас считается вредной, поэтому раньше уходим на пенсию. Ну и, наконец, бояться нужно живых, а не мертвых.
— Чем на самом деле занимается патологоанатом? Что входит в обязанности?
— Меня постоянно об этом спрашивают, я на каждом шагу кричу, пишу о том, что вскрытие занимает где-то 20-30% рабочего времени у врача-патологоанатома. Все остальное (70-80%) — это прижизненная диагностика. Окончательный диагноз у всех заболеваний выставляет врач-патологоанатом, прижизненные в том числе. То есть если у человека было что-то отрезано, изъято прижизненно, все это доставляется к нам на исследование. Будь то аппендикс, желчный пузырь, любая бородавка или биопсия. И результат анализа очень сильно ждут наши пациенты, потому что в зависимости от ответа будет определена дальнейшая тактика врача.
— Как проходит ваш обычный день?
— Заведующий распределяет нагрузку, кто-то идет на вскрытие, кто-то занимается анализами. Еще у нас есть вырезная комната, это как раз та комната, куда поступает весь прижизненный материал. Туда назначаются врач, лаборант и санитар. Весь материал, который поступил с больниц по всей республике, врач описывает, что он видит — орган, его цвет, какие на нем изменения и так далее. В заключение берет часть материала на гистологическое исследование. Врачи, которые работают со вскрытием, чаще всего заканчивают до обеда, после занимаются заполнением документов об умерших.
— Никаких вызовов и дежурств у вас не может быть?
— Нет, мы не судмедэксперты, наша работа не экстренная. У нас есть ночной сторож, который принимает тела, например, из городских или районных больниц, а также людей, которые умерли дома, привозят к нам в любое время суток. Работа патологоанатома начинается с утра.
— Как семья относится к вашей профессии?
— Я не буду скрывать, семья не особо рада, конечно же. Когда я маме сказала, что хочу быть патологоанатомом, она не очень обрадовалась, все говорила: «Столько времени училась, красный диплом получила!» и просила пойти работать «другим врачом». Муж и дети отреагировали нормально.
— Часто ли семья задает вопросы о работе? Рассказываете ли вы им какие-то случаи из практики?
— Сами они вопросы не задают, но если у меня был какой-то интересный случай, я могу сказать, но не к столу, естественно. Я знаю, кто и как воспринимает эту информацию, знаю, кому лучше вообще ничего не говорить, а кому рассказать.
— Что вы считаете лучшей частью своей профессии?
— Лучшая часть моей профессии — это диагностика прижизненного материала. Многие люди очень сильно ждут свой операционный биопсионный материал. Например, у человека непонятный диагноз: или у него язва желудка, или рак. Тактика лечения абсолютно разная. Когда человек слышит, что у него обнаружили злокачественное образование, для некоторых это огромный стресс, вплоть до суицида бывает. Люди ждут с нетерпением свой диагноз, чтобы лечиться дальше. Чем быстрее мы сделаем анализ, тем быстрее лечащий врач назначит правильное лечение и у пациента будут благоприятные прогнозы. От меня зависит жизнь других, и когда мне удается ее спасти, это и есть лучшая часть профессии.
— А влияет ли ваша профессия на вашу психику?
— В патанатомии есть несколько правил, например, врача не отправляют на вскрытие своего родственника или хорошего знакомого. Я читала, был такой случай, что отец пошел на вскрытие своей дочери, потом сошел с ума — это сильно влияет на психику. Если кто-то из врачей говорит, что на вскрытие привезли двоюродного брата, руководство посылает на вскрытие другого врача. При обычной работе патологоанатома изменений в психике нет. Работа как работа.
— Есть ли профессиональный юмор в вашей профессии?
— Юмор есть в каждой профессии, особенно в нашей — работа и физически, и морально тяжелая. Без него никуда. Я, например, подрабатываю патологоанатомом в Кабанской ЦРБ. Мы с санитаром целыми днями в морге — если не шутить, можно с ума сойти. Вот наш любимый розыгрыш: начальство не любит диагноз «острый инфаркт миокарда» — ведь при своевременной помощи человек должен прожить еще минимум два года. Когда на вскрытие не приходит представитель больницы, мы звоним: «У нас тут острый инфаркт!». Просто чтобы их раззадорить. Потом, конечно, признаемся, что это шутка — инфаркта не было.
— Существует ли трупный яд и можно ли им отравиться на работе?
— Надышаться трупным ядом нельзя. Единственное последствие в работе с мертвыми — это если порезался и в вашу рану попала трупная кровь, она может вызвать серьезное воспаление. Опасной для живого человека кровь мертвого становится с первых минут смерти.
— Есть ли в секционном отделе сильный трупный запах и можете ли вы им пропахнуть?
— Я считаю, что у нас нет запаха. Хотя некоторые говорят, кто приходит первый раз, что запах есть. Может быть это у них какое-то самовнушение. У нас все вскрытия это смерти максимум до 3-х суток. За это время не происходит разложение тел. В нашем бюро находятся умершие либо дома от заболеваний, либо в больнице от заболеваний. Раньше еще был такой диагноз — старость, но сейчас его нету. То есть от старости люди не умирают, человек все равно умирает от какого-то заболевания. Поэтому их сразу привозят к нам, сразу в камеру для хранения, со специальной температурой. Бывает, появляется неприятный запах, но не от разложения человека, а от катастрофы внутри человека, будь то перитонит или рак последней стадии.
— Как при помощи вскрытия определяют причину смерти человека?
— Мы проводим вскрытие для того, чтобы точно установить причину смерти, и посмотреть, совпадет ли она с диагнозом, который поставил врач прижизненно. Если диагноз врача и патологоанатома совпадет, то история лечения закрывается. Если нет, то начинается разбирательство. Расхождение диагнозов бывает трех категорий: первая категория — это досуточная летальность. Человек, например, только поступил в приемный покой и умер, находясь в больнице до суток. Это расхождение диагноза первой категории, то есть больной настолько мало провел времени в лечебном учреждении, что ему не успели выставить верный диагноз. Расхождение диагноза второй категории, это когда пациент провел более суток в больнице, а диагнозы (клинический, патологоанатомический) разошлись. При этом выставленный диагноз врача и лечение никак не повлияли на наступление смерти. Самое сложное — это расхождение диагноза 3-й категории, когда неверно выставленный клинический диагноз повлиял на скорейшее наступление смерти. Расхождение диагноза 3-й категории очень редко и, естественно, очень плохо для врача и для больницы. Такие случаи бывают редко, я думаю, в год, может быть, несколько таких случаев.
— От чего чаще всего умирают люди в наше время?
— Статистика, по-моему, не меняется. На первом месте несколько лет стоят сердечно-сосудистые заболевания. Еще большой процент смерти от опухолей. Рака сейчас стало много. В прошлом году у нас на первом месте был рак кожи. За счет большого количества базалиомы. Очень много у женщин онкологии молочной железы, рака легких из-за курения. Также большая смертность от инфекционных заболеваний.
— Если человек умер, его органы нельзя уже отдать на пересадку?
—Если он умер скоропостижно, например, разбился на мотоцикле, то его органы можно взять. Потому что он умер не от болезни тяжелой. Если человек умер от болезни, его органы повреждены, и трансплантировать их нельзя.
— А дергается ли труп во время вскрытия?
— При мне ни разу не дергался, я не видела. Все трупы приходят к нам в состоянии окоченения. У них очень сложно разогнуть руку или ногу. Поэтому они не могут дергаться на нашем столе.
— Насколько тяжело работать с детьми мертвыми?
— У нас есть неофициальное разделений, детский и взрослый патологоанатом. Детский врач полностью отвечает за детей, в основном это абортусы, выкидыши. Тело ребенка устроено по-другому, поэтому легче работать раздельно. Я только однажды вскрывала тело ребенка, и это был абортус. Жалко, конечно.
— Сколько тел вы вскрываете в течение месяца?
— Мне кажется на врача одно-два вскрытия в день. Во время ковида был полный завал, даже покупали дополнительный холодильник, потому что иногда родственники просили оставить на хранение тела. Один из таких случаев у нас был во время пандемии. Пожилая пара, бабушка и дедушка, попали в больницу, заболели ковидом и лежали оба на искусственной вентиляции легких. Дедушка умер, врачи сказали, ну, бабушка очень тяжелая, может тоже умереть. Родственники тогда говорили, ну подождем, потом их вместе заберем. И через несколько дней бабушка тоже умерла.
— Бывали ли в вашей профессии мистические случаи или необычные?
— Если вы про призраков, то я не видела. У меня ни разу не было, да и не верю во все это. Хотя некоторые коллеги говорят: «Ой, что-то там скрипнуло!». Но ведь и дома может что-то скрипнуть...
— Ваше бюро находится прямо напротив онкодиспансера, совпадение ли это?
— Это очень удобно, у нас есть такое понятие как «экспресс-биопсия» — анализ, который мы должны сделать в течение часа. Это подразумевает то, что пациент прямо сейчас находится на операционном столе, хирург разрезал, увидел что-то непонятное, отправил фрагмент пораженного органа на анализ, и мы в течение часа точно ответили что это, от чего зависят дальнейшие действия хирурга.
— Что вы думаете о смерти и думаете ли вы о ней вообще?
— Я думаю, любой все равно когда-нибудь задумывается о смысле жизни, о том, что там его ожидает. Ну и я считаю, что смерть — это естественный процесс, это завершение жизни. Мы вечно не живем. И все зависит от того, сколько жизни было в твоих днях прожитых. А если прямо думать о смерти, о том, что с вами случится, ну это, на мой взгляд, паранойя какая-то...
